«Льюисы» выхаркнули две короткие очереди. Пули угодили в сгорбившуюся над приборной панелью женщину. Вадим, напрягая мускулы, приподнял голову над крылом, чтобы полюбоваться драматической сценой. Надин кульком свалилась набок, выпустила штурвал. Абрамов победно взревел, шагнул с фюзеляжа в отсек, но аэроплан, лишенный управления, стрижом пошел вниз. Абрамов искривился, словно канатоходец, пытающийся из последних сил удержать равновесие, но сорвался и камнем полетел к земле. Вадим провожал глазами барахтавшуюся в воздухе фигурку до тех пор, пока она не ударилась о крышу новостройки. Будто пакостную сколопендру кто-то башмаком размазал…

– Так тебе, так! – кричал Вадим, хлебая морозный ветер.

Он обращался одновременно и к Абрамову, и к Надин, и его нисколько не волновало, что никто не слышит. Упоительное остервенение рвалось наружу, нужно было дать ему волю.

Накричавшись, Вадим оценил свое положение и нашел, что оно, как говорят в народе, во сто крат плоше губернаторского. Он по-прежнему висел на консоли, как мотыль на рыбацкой удочке. «АНТ» стремился по наклонной, Вадим видел под собой неукротимо близившийся Арбат. Еще минута-другая – и крылатый Левиафан врежется в усеянный вековыми памятниками район, произведет там разрушения, сопоставимые со взрывом нескольких бомб…

Вадим предпринял еще одно усилие, чтобы вскарабкаться на крыло. Безрезультатно. Локти разогнулись, он зателепался, как привязанный к шпагату бумажный шарик, которым дразнят котенка.

Надин не поднималась – очевидно, Абрамов убил ее. Взять на себя управление больше некому.

А земля несется навстречу. И нет спасения.

Сразу после звонка Аннеке Барченко взял такси и заехал за ней на Дубовую улицу. Оттуда они вместе отправились в Главнауку. Там, у себя в кабинете, шефу особой группы лучше размышлялось. По дороге он получил от спутницы исчерпывающие сведения относительно того, что она знала о намерениях Вадима. Выслушав ее, Александр Васильевич вошел в кабинет решительной поступью, придвинул к себе телефонный аппарат и через автоматическую станцию сделал два коротких звонка. Ему ведомо было, что линия прослушивается людьми Ягоды, но ситуация требовала немедленных действий. От своих источников, приближенных к руководству политуправления, он получил удручающие новости.

Аннеке не спускала с него глаз и, увидев, как потемнело его лицо, поняла: с Вадимом в самом деле несчастье.

– Где он? Его убить?

Александр Васильевич взял паузу, начал протирать и без того чистые стекла очков.

– Житие Вадима Сергеевича подвергнуто серьезнейшей опасности. Он замечен в стане сквернавцев, и верхи нашего ведомства разумение имеют, что вошел он в потаенный комплот…

– Нет! – Аннеке подскочила, точно укушенная.

Она впервые слышала слово «комплот», однако контекст был настолько прозрачен, что уяснить смысл не представляло трудности.

– Они взять его в плен, он не сам… Его надо спасать!

– Мне бы тоже чаялось верить, что любезный моему сердцу Вадим Сергеевич полонен в принудительном порядке и в неволе обретается. В противном случае лучше нам его и не спасать – все одно на земле нещадное воздаяние ожидает.

– На земле? Где же он сейчас?

– Не поверите: на воздусях.

Барченко поделился с Аннеке тем, что узнал от своих информаторов об угоне бомбардировщика, и докончил:

– Последние сводки гласят, что сия крылатая колесница, направленье сменив, подлетает к центру. Значение оного пируэта, признаться, от меня сокрыто. С чего бы вдруг негодники, на запад навострившись, эдакий вираж совершили?

– Может, им Вадим помешать? – с надеждой предположила Аннеке.

– Сей логос мне тако ж на ум пришел, однако, ежели б Вадиму Сергеевичу посчастливилось похитников своих усмирить, он бы на землю радиограмму передал. На аэроплане есть установка, а он в радиоделе, насколько мне известно, разбирается… И что еще важно: поступило известие, что пулеметным огнем с бомбардировщика изничтожен истребитель. Словом, все покамест о том глаголет, что Вадим Сергеевич своим притеснителям противоборствовать не может…

– Помочь ему надо! Помочь! – Аннеке заладила одно и то же и не унималась.

Барченко развел руками.

– Коим образом? Егда мы тут, а он под облаками витает…

– Сила! Ему нужна сила! Тогда он все сделать…

– О чем это вы?

Как адепт мистицизма, Александр Васильевич сразу почуял, что речь пойдет о чем-то находящемся по ту сторону естества.

Аннеке, мешая слова в сумбурном беспорядке, объяснила, что саамские нойды обладают способностью передавать свою мускульную энергию человеку, чей образ вызовут из памяти. Подобным манером поддерживали ослабленных больных, находившихся в соседних стойбищах, и спасали заблудившихся в тундре охотников.

– Постойте! – Барченко метнулся к книжным полкам, снял толстенный том и раскрыл посередине. – Аналогичную практику применяют индейцы эквадорского племени хиваро! Об этом есть сведения в трудах испанских ученых, что шествовали по стопам конкистадоров… Ну да! – Он забегал пальцем по строчкам. – Пишут, что посредством неких ритуальных деяний физические силы объекта восстанавливаются даже на значительном расстоянии… Но кто сможет это проделать с Вадимом Сергеевичем?

– Я, – заявила Аннеке. – Я вчера делать, как нойд, и у меня получилось.

За стеклышками очков загорелся профессиональный интерес. Александр Васильевич уже мысленно пробрасывал, не включить ли Аннеке в число своих птенцов. А то, что сейчас должно было произойти, он расценивал, как своего рода научный эксперимент.

Но кое-что его смущало.

– Достанет ли у вас силенок, досточтимая Аннеке… прошу прощения, не знаю, как по батюшке… Не сочтите за дерзновение, но вы – не Макар Чубатюк.

– Я отдам все, – произнесла Аннеке твердокаменно. – Только бы он выжить…

– Полное лишение сил может оборотиться для вас летальным исходом, – предостерег Барченко.

– Пусть! Нет ли у вас вещи, которую Вадим долго держать в руках?

– Это надобно для таинства? – Барченко прошел по кабинету и задержался возле стола. – Отчет сгодится? Вадим Сергеевич описывал в нем итоги командировки в Ленинград.

Он передал Аннеке сшитые черным шнурком машинописные страницы. Она взяла, подержала на ладонях, как будто вбирая в себя исходящую от них энергетику. Затем порывно прижала пачку к груди и развернулась к окну. Барченко без лишних просьб задернул тяжелые занавеси и задул свечи, коими освещался кабинет. Установилась темнота, разрежаемая лишь проникавшим с улицы фонарным светом.

Аннеке не ощущала