— Жадина, жадина! — перебил Лапидиуса оглушительный ор.

— …поскольку я нашел ваш след, примите это буквально, наверху, в Оттернберге, возле входа…

— Жадина, жадина, жадина! — раздалось из-за угла.

На этот раз Лапидиус не намерен был больше спускать. Он резко обернулся, чтобы дать озорникам отповедь, как вдруг услышал возле уха свистящий звук, в затылок ударила струя воздуха. Что это было? Он повернулся назад к писарю, и его взору предстал покачивающийся нож, который вонзился в косяк двери Фетцера. Если бы он нечаянно не отклонился, нож угодил бы в него.

У Лапидиуса подкосились ноги. А Фетцер исчез.

Лапидиус огляделся, но больше никого не было видно. А потом побежал, так быстро, как несли ноги. И пока он бежал, в него вселилась уверенность:

Городской писарь Вильгельм Фетцер на самом деле был Filius Satani.

Лапидиус сидел в своей лаборатории и злился на себя, как еще никогда в жизни. Все он сделал не так. Высунулся с расспросами и попался, как глупый мальчишка. Вместо того чтобы расположить Фетцера к себе и постепенно все выведать, он только ожесточил его — и сам едва не лишился жизни. С другой стороны, как бы он принудил писаря к признанию? А возможности упрятать его за решетку, чтобы прижать, не было. Слишком неубедительны пункты обвинения. Следы хромоножки у пещеры Шабаша? Они давно растаяли. Брошенный в него нож? Его давно вынули. Нет, это не доказательства. Фетцер может и дальше наслаждаться своей свободой.

Лапидиус вздохнул и поднялся со своего любимого кресла. Надо набраться терпения и укладывать кирпичик за кирпичиком, чтобы выстроить прочное здание аргументов против убийц. Прежде всего надо перепроверить содержимое бутылочки из пещеры Шабаша. Вытащив ее, он снова удалил восковую пробку и понюхал. Как и в первый раз, жидкость на запах не определялась. Хоть и улавливался легкий аромат белены, уверен он не был. Тут ему пришла в голову мысль. У него еще остался пузырек с образцом от Вайта, аптекаря. Вынув и его, он сунул туда нос. Да, сходство явно было. Но, возможно, в содержимом бутылочки находилось не только hyoscyamus niger, но и другие вещества. Надо было знать точно. Поэтому он решился на следующий шаг. Надо самому попробовать питье, а заодно и проверить его действие. Вопрос только в том, какую принять дозу. Он закрыл глаза и сделал глоток. Напиток и на вкус оказался таким же горьким, как на запах. И все-таки он принял еще два глотка и снова заткнул пробку.

Он сидел и ждал действия. Его не было. По крайней мере, пока. В памяти всплыл нож, который едва не попал в него, и по спине побежали мурашки. Снова окатила дрожь. Тот, кто бросал нож, явно имел причину посягать на его жизнь, потому что Лапидиус слишком близко подобрался к месту их дьявольских ритуалов и может выдать тайну. Кто же метнул нож? Наглые мальчишки? Нет, они прыгали за углом. Скорее всего, некто, кто все время следил за ним…

В его размышления вторгся громогласный рык Горма со двора. Что он вещал, слышно не было, только вслед за этим раздалась брань Марты:

— И куда энто ты опять прешься? Пошел отсюда!

Лапидиус вышел во двор. Горм и Марта стояли у колодца, как два бойцовых петуха. Как только исполин увидел Лапидиуса, тут же спросил:

— Фрея… как сегодня?

— В порядке.

Горм отодвинул Марту, словно сдул пушинку, и подошел ближе:

— Чё говорит Фрея?

Лапидиус покачал головой:

— Ты опять за свое. Зачем тебе знать?

— Много говорит?

— Кто тебе велел задавать вопросы?

— Говорить нехорошо… для здоровья.

В Испании Лапидиус как-то видел попугая, забавную птицу, которая умела повторять одни и те же слова, не меняя тона. Это животное ему сейчас и вспомнилось. Горм был на него очень похож. Или ему это только казалось? Подмастерье вроде бы качнулся в его сторону, но тут же снова оказался на месте. Лапидиусу захотелось повторить это движение, но он сдержал себя. Хотя это не совсем удалось. Происшествие повторилось. Лапидиус нашел это забавным. Горм, могучий небезопасный колосс, выглядел сегодня тоже забавным, таким забавным…

Лапидиус опомнился. Он чуть было не поддался влиянию напитка, а этого нельзя допускать. Горм здесь, и это надо использовать.

— Марта, иди к себе на кухню… да, прямо сейчас. Ну, Горм, давай, скажи, что делает корзина в вашей мастерской? Помнишь, такая большая, для сбора плодов?

Горм больше не выглядел забавным. В примитивных чертах его лица наблюдалась напряженная мыслительная работа.

— Должон был принести, — наконец выдавил он и тут же прикрыл рукой рот.

— От Кривой Юлии? Ты знаешь, что с ней произошло?

— Я… я… не скажу. — Горм отвернулся.

Лапидиус попробовал по-другому.

— Знаю, что ты не должен мне говорить. Но то, что сказал мастер, ты ведь можешь передать? Он сказал тебе: «Горм, принеси от Кривой Юлии большую корзину», да?

Подмастерье тупо уставился перед собой. Но таким уж тупым он не был. Он молчал. Лапидиус вдруг почувствовал себя как на облаке, тогда он широко расставил ноги, чтобы не улететь. И зашел с другой стороны:

— Это мастер Тауфлиб сказал тебе: «Горм, спроси, много ли говорит Фрея, может, о пещере?»

Великан сглотнул слюну.

— Он сказал: «Горм, отрави колодец Лапидиуса», да?

— Я… не скажу, а… мастера нет.

И снова Лапидиус ощутил на спине мурашки. Интересно, виноват в этом напиток или то обстоятельство, что Тауфлиба не было дома? Может, он как раз прогуливался по городу? Может быть, с ножом?..

К мурашкам на спине добавилась распирающая боль в висках. И ярость. Вполне вероятно, что это Горм отравил его колодец, вот пусть он же его очистит! Лапидиус махнул рукой в сторону деревянной бадьи:

— Хватит у тебя сил вытянуть его сто раз подряд?

Горму потребовалось одно лишь мгновение, чтобы понять вызов. Лицо его прояснилось. Мускулами он играл лучше, чем владел языком.

— Сто много, да? Хо… умора!

То, как подмастерье сказал «Хо… умора!», снова показалось Лапидиусу страшно забавным. Он собрался с силами и приказал:

— Тогда за дело! И смотри, вычерпай все, что мутит колодец! Листву, мусор, мертвых животных и что там еще есть. Выливай воду в кусты смородины. Столько, пока она снова не станет прозрачной.

— Хо… умора!

Лапидиус оставил великана стоять и пошел в дом. Голова трещала. Он устремился через кухню прямо в лабораторию, чтобы прилечь, но служанка не дала ему выполнить благих намерений. Она