В то же лето в нашем полковом масштабе имело место тоже немаловажное событие – 200-летний юбилей Полтавской битвы, 26 июня 1709 года – 26 июня 1909 года. В Полтаве готовились большие торжества. К этому дню туда должен был приехать царь, и туда же отправлялась вся наша Петровская бригада, то есть преображенцы, мы и 1-я батарея 1-й гвардейской артиллерийской бригады – бывшая Петровская бомбардирская рота. Мне лично быть в Полтаве не довелось. Тогда я сидел в русском Генеральном консульстве в Мешхеде и под руководством моего учителя мирзы Риза-хана усиленно изучал персидский язык. Поэтому о нашей Полтавской эпопее я знаю только по рассказам товарищей.

В Полтаве мы должны были пробыть неделю, причем весь церемониал был подробно разработан заранее. Туда входил царский смотр войскам, примерное сражение на Полтавском поле битвы, а затем всякие осмотры, увеселения, приемы, обеды, балы и т. д.

К поездке у нас стали готовиться задолго. Ротные командиры усиленно пригоняли солдатское обмундирование. Каждый чин должен был выглядеть так, чтобы с первого взгляда свести с ума всех полтавских «дивчат». Те, кто были родом из Полтавы, писали своим и устраивали встречи. Офицеры шили себе новые кители и запасались деньгами. Брали с собой палатки и солдатские, и офицерские, так как бригада должна была стать лагерем неподалеку от города. Собрание брало с собой нашу большую палатку-шатер, вместимостью на 100 человек, а кроме того, на то же количество людей столового белья, серебра, хрусталя и посуды.

Ехала вся наша офицерская кухня с четырьмя поварами. Брали с собою большую часть нашего винного погреба и «на всякий случай» 50 дюжин бутылок шампанского. Нелишне будет сказать мимоходом, что из всего взятого в Полтаву винного запаса назад в Петербург не привезли ни одной бутылки.

Всем войскам были приготовлены прямые поезда Петербург – Полтава. Чинам были даны удобные «жесткие» вагоны, с длинными скамейками, со спальным местом на каждого. Офицеры получили вагоны Международного общества. Как путешествие, так и вся полтавская неделя были сплошным праздником и для чинов, и для офицеров. Все удалось на славу, начиная с погоды, которая все эти дни была как на заказ. Для чинов, кроме смотров, парадов и примерных сражений, которые, как-никак, были занимательны, город Полтава устроил гулянье, спектакль и другие развлечения, уже не говоря о пище, на которую полтавские отцы города тоже не поскупились. Несмотря на большую беготню, все вернулись в Петербург потолстевшими.

Полтавским городским головой тогда был Курдюмов, бывший гусар и богатый человек. А товарищем городского головы Аглаимов, наш старый семеновец. Нечего говорить, что, заботясь о чинах, они позаботились и о «господах офицерах». Всяких увеселений, а в особенности угощений им тоже было предложено вдоволь. На все обеды, которые нам давали, преображенцы и мы неукоснительно отвечали. При частых поездках из лагеря в город офицерам приходилось держать постоянных извозчиков, что влетело в копеечку. Вообще, когда вернулись домой и подсчитались, то обнаружилось, что, кроме личных расходов по обмундированию и передвижению, одно собрание на Полтавских торжествах обошлось каждому офицеру рублей в двести. Зато уж юбилей справили на славу!

В память Полтавского юбилея, мы все, офицеры и чины, получили для ношения на груди бронзовые медали на голубой Андреевской ленте. На одной стороне был профиль Петра, а на задней стороне его знаменитые слова: «А о Петре ведайте, что жизнь ему не дорога, жила бы только Россия».

С нами в Полтаву ездило наше духовенство. Не все, конечно, а только двое, старший священник и старший дьякон. Дьякон наш был очень красочная фигура, двойник знаменитого лесковского Ахиллы Десницына. Такой же богатырь и такой же простец. Любил и умел выпить, преимущественно водки. Говорил, что это помогает ему для голоса. В Полтаве было много церковных служб, панихиды, молебны, и главным образом на открытом воздухе. Микрофонов в то время не водилось. А знатоками уже давно замечено, что никогда настоящий бас не звучит так сочно и густо, как на следующий день после.

В одной палатке с великаном дьяконом помещался его закадычный приятель, маленький и щуплый полковой капельмейстер Зилинг. Зилинг, в противоположность жизнерадостному и сангвиническому дьякону, был сентиментальный меланхолик и тоже пьяница. По вечерам у себя в палатке дьякон Крестовский и капельмейстер Зилинг каждый вечер закусывали и выпивали, причем после десятой рюмки разговор обыкновенно сворачивал на богословские темы.

Миша Нагорнов (убит под Красноставом в июле 1915 года), тогда еще подпоручик 16-й роты, жил в палатке рядом с дьяконом и разговоры эти неоднократно слышал. Имея дар смешно рассказывать, он долго потом в собрании «клал в лоск» офицеров, представляя в лицах, как дьякон убеждал Зилинга перейти из лютеранства в православие и как он ему доказывал преимущества православной веры над лютеранской. Как настоящему россиянину, слово «Зилинг» дьякону произнести было трудно, поэтому приятеля своего он называл «Зилига».

Разговоры между ними велись приблизительно в таких тонах.

Дьякон:

– Хороший ты человек, Зилига, а жаль мне тебя…

Зилинг:

– Почему же вам меня жаль, отец дьякон?

Дьякон:

– А вот почему. Вот ты сейчас водку пьешь, а когда помрешь ты, куда твоя душа пойдет? Ты мне вот что скажи!

Зилинг:

– Туда же, куда и ваша…

Дьякон:

– Нет, это ты, брат, врешь… Я православный христианин, крещеный. А ты кто? Лютер… У тебя, может, и души-то вовсе нет… Душа у тебя пар… Как у кошки. Ты подумай только, в каком ты полку служишь, и вдруг лютеранин…

Зилинг:

– А я считаю, отец дьякон, что хорошие люди могут быть и православные, и лютеране. Вот и офицеры есть лютеране, даже католики есть.

Дьякон:

– Эка, дурачок, то офицеры, а то ты…

Зилинг:

– И еще вам скажу, отец дьякон, что, по-моему, тот, кто меняет свою веру, тот нехороший человек. И папаша, и мамаша у меня были лютеране, а зачем же я буду мою веру менять?

Дьякон:

– Эка, дурачок, что говоришь… На хорошее и менять не стыдно… Скажем, к примеру, живешь ты в свином хлеву, а тебе каменный дом двухэтажный предлагают. Ты и тут не переменишь?.. Ну и дурак будешь, коли не переменишь…

Обыкновенно теологические разговоры между дьяконом и Зилигой велись и кончались мирно. Но как-то раз, не знаю по каким причинам, всего вернее сильно перебрали, дьякон из мирного православного миссионера превратился вдруг в воинствующего католика и возымел намерение окрестить Зилигу тут же, сейчас, не откладывая в долгий ящик, путем троекратного