Шрифт:
Закладка:
— Не сказать ли и о принцессах?
Новая вспышка кардинала и новые предложения слуги. Наконец, аббат берется за перо и набрасывает несколько фраз. В эту минуту появляется секретарь кардинала.
— Наш аббат все пытался тут склонить меня к краснобайству, празднословию и т. д., — говорит ему кардинал. — Я же продиктовал ему несколько строк, которые будут получше всей академической риторики. До свиданья, аббат, до свиданья. В следующий раз не будьте так многословны и высокопарны.
* * *
Тот же де Ла Рош-Эмон сказал одному старому епископу: «Если вы умрете, я позабочусь о вашем племяннике, как о своем собственном». — «Ну, что ж, монсеньер, буду уповать на ваше бессмертие», — ответил епископ, который был хоть и в преклонных годах, но все-таки моложе кардинала.
* * *
Однажды, когда Людовика XV потешали разными небылицами, герцог д’Эйен[763] рассказал о некоем приоре капуцинов, который каждый день после заутрени убивал из пистолета по одному монаху, подсторожив свою жертву в каком-либо закоулке обители. Слова герцога получили огласку, провинциал[764] самолично нагрянул в монастырь и устроил братии перекличку. По счастью, все монахи оказались налицо.
* * *
Мадмуазель де*, девятилетняя девочка, спросила свою мать, которая лишилась должности при дворе и пребывала в полном отчаянии: «Мама, разве умирать от скуки так уж приятно?».
* * *
Мальчуган просит у матери варенья: «Дай мне столько, чтобы не съесть».
* * *
Некто схоронил дочь и не успел расплатиться с могильщиком. Он встречает его и хочет отдать ему деньги. «Подождем до следующего раза, сударь, — предлагает могильщик. — У вас больна служанка, да и супруге вашей все время неможется».
* * *
Солдат-ирландец во время боя зовет на помощь товарища:
— Я тут взял одного в плен, да он не сдается.
— Ну, и отпусти его, коли не можешь с ним сладить.
— Я-то отпустил бы, да он не отпускает.
* * *
Маркиз де К* с двумя приятелями решил побывать в одном из королевских дворцов. У входа стоит на часах солдат-швейцарец. Де К* расталкивает толпу, указывает на своих друзей и бросает часовому:
— Дорогу! Вот эти люди — со мной; прочих не пускать.
Швейцарец отступает в сторону и пропускает их. Тут кто-то из толпы замечает, как эти трое молодых людей смеются над часовым, и говорит ему об этом. Тот догоняет пришельцев и требует у маркиза:
— Ваш пропуск!
— Есть у тебя карандаш?
— Нет, сударь.
— У меня есть, — вставляет один из спутников де К*.
Маркиз берет карандаш и что-то пишет:
— Люблю людей, которые знают службу и соблюдают устав! — изрекает он, наконец, вручая швейцарцу записку такого содержания: «Пропустить маркиза де К* и сопровождающих его лиц».
Швейцарец берет бумажку и с торжествующим видом показывает ее тем, кто поднял тревогу:
— Вот он, пропуск!
* * *
Один человек разражается самыми ужасными богохульствами. Кто-то из друзей останавливает его: «Вечно ты злословишь неведомо о ком!».
* * *
«А ваша экономка и молода, и хороша собой», — заметил я М*. «Возраст не так уж важен, важно сходство характеров», — простодушно отозвался он.
* * *
— Бог ли бог-отец? — спросили ребенка.
— Да, бог.
— А бог-сын?
— Наверно, еще нет, но станет богом, когда умрет его отец.
* * *
Его высочество дофин сказал как-то, что в принце Луи де Рогане подлинный вельможа и достойный прелат удачно совокупляются с большим повесой. Эту фразу кто-то повторил в обществе, где присутствовали некий г-н де Надайак, человек, любивший почудачить, и дама, состоявшая в связи с принцем Луи. Встревоженная словами рассказчика, она переспросила, что же все-таки сказал дофин. «Ваш интерес вполне законен, сударыня. То, что вы услышите, приведет вас в восторг», — отозвался де Надайак и повторил фразу дофина, лишь слегка изменив ее: «Принц — подлинный вельможа, достойный прелат и большой повеса, который удачно совокупляется».
* * *
Г-н де Лораге[765] написал маркизу де Виллету: «Я отнюдь не презираю горожан, господин маркиз: я не снисхожу до подобных чувств. Примите уверения, и т. д.».
* * *
В одном обществе рассуждали о том, что г-н де* рискует потерять свое место при дворе: его права на дворянство поставлены под сомнение, а бумаги, подтверждающие эти права и выписанные им с острова Мартиники, до сих пор не пришли. Затем кто-то прочел стихотворение, сочиненное тем же г-ном де*. Все нашли, что первые восемь строк никуда не годятся, и г-н де Т* громко заявил: «Бумаги-то придут, но стихи от этого лучше не станут».
* * *
«Когда я вижу, как дворянин совершает низость, — говаривал М*, — мне всегда хочется повторить ему слова, брошенные кардиналом де Рецем[766] человеку, который прицелился в него: „Несчастный, на тебя смотрит твой отец!“. Но, — добавлял М*, — уж если кричать, то иначе: „На тебя смотрят твои праотцы“, ибо нынешние отцы подчас не лучше сыновей».
* * *
Танцмейстер Лаваль[767] был в театре на репетиции оперы. Автор ее или кто-то из друзей последнего дважды окликнул его: «Господин де Лаваль! Господин де Лаваль!». Лаваль подошел к нему и сказал: «Сударь, вы дважды обозвали меня господином де Лавалем. В первый раз я смолчал, но во второй раз молчать не намерен. Вы, кажется, принимаете меня за одного из тех господ де Лавалей, которые неспособны сделать даже самое простое па менуэта».
* * *
Аббата де Тансена[768] обвинили в сделке, носившей характер откровенной симонии.[769] На суде Обри, обвинитель, сделал вид, будто исчерпал все доводы, и адвокат аббата с новым пылом принялся обелять своего подзащитного. Обри изобразил полную растерянность. Тогда аббат, который присутствовал при разбирательстве дела, решил воспользоваться удачно сложившимися обстоятельствами и предложил присягнуть в том, что он невиновен и стал жертвой клеветы. Однако Обри, прервав его, ответил, что в подобной клятве нет нужды, и предъявил суду подлинный текст сделки. Свист, улюлюканье и т. д. Де Тансену удалось все-таки удрать, и вскоре он уже состоял при посольстве в Риме.
* * *
Впав в немилость, г-н де Силуэт был страшно удручен и своей отставкой, и особенно теми последствиями, которые она могла для него иметь. Больше всего он боялся, как бы о нем не стали сочинять песенок. Однажды, на званом обеде, встав из-за стола (за которым не проронил ни слова), он подошел к знакомой даме, которой
