– Оливер! – Лея стояла на пороге, всхлипывая, как и последние десять минут. – Ты не можешь сейчас уехать!

– Иначе никак. – Я сгреб со стола стопку книг и свалил их поверх шарфов. – Я этого не вынесу. Мне нужно отсюда сбежать.

Голос отца грохотал сквозь полы снизу, и Лея заскулила.

– И тебе тоже. – Я оттолкнул ее с дороги, снял куртку с крючка на двери. – Уйди к подружке или еще куда-нибудь.

– Оливер! – взвыла Лея, и я отвернулся, не в силах смотреть на ее сморщенное, как у младенца, блестящее от слез лицо.

Я кинул в чемодан кучу одежды – грязной, чистой, я понятия не имел, и это было неважно – и захлопнул крышку. Молния без труда проехала по его боку, потому что я положил только половину того, что привез. Внизу в две глотки заходились мать и Кэролайн.

Я натянул куртку, сдернул чемодан с кровати, едва не отдавив сестре ногу.

– Ладно, Лея, – сказал я. – Ты должна меня выпустить.

– Ты меня просто бросишь?

Я сжал зубы, борясь с приливом вины, поднявшимся из живота, как желчь.

– Прости, – сказал я, потом отодвинул ее и вышел.

– Оливер! – крикнула она, перевесившись через перила, когда я помчался вниз по лестнице. – Куда ты поедешь?

Я не ответил. Я не знал.

Стащив чемодан по подъездной дорожке, припорошенной снегом, я стал ждать на обочине такси, которое вызвал, прежде чем начать укладываться и думать, что вообще теперь делать. Кампус Деллакера был закрыт на каникулы. Позволить себе снять номер в гостинице Бродуотера или купить билет на самолет до Калифорнии я не мог. Филадельфия была недалеко, но я еще остаточно злился на Александра и не хотел его видеть. Филиппа была бы лучшим вариантом, но я понятия не имел, где она и как с ней связаться. Я доехал на такси до стоянки автобусов, откуда позвонил из автомата Мередит, объяснил, что случилось, и спросил, в силе ли еще ее предложение от Дня благодарения.

В рождественскую ночь автобусов не было, мне пришлось шесть часов сидеть у стоянки, содрогаясь от холода и сомневаясь в своем решении. К утру я так заледенел, что мне стало все равно, насколько неправильно я поступаю, и я немедленно купил билет до терминала в Нью-Йорке. Почти всю дорогу я проспал, прижавшись лицом к грязному стеклу. Когда мы прибыли, я снова позвонил, и Мередит дала мне адрес в Верхнем Ист-Сайде.

Ее родители, старший из двоих братьев и его жена опять уехали в Канаду. Даже когда дома были я, она и Калеб (средний из детей, неженатый, который, вопя и брыкаясь, разменивал третий десяток), квартира казалась пустой и нетронутой, как декорация из сериала. Мебель в ней стояла дорогая, стильная и неудобная, все было оформлено в ослепительно-белых и тусклых графитово-серых тонах. В гостиной эстетику Architectural Digest слегка нарушали вещественные доказательства обитаемости: том «Костров амбиций» с загнутыми углами страниц, полбутылки вина, пальто от Армани, небрежно брошенное на подлокотник дивана. Единственным признаком недавнего праздника была менора с четырьмя сгоревшими наполовину свечами, косо стоявшая на подоконнике («Евреи из нас – отстой», – объяснила Мередит).

Комната Мередит оказалась меньше, чем я ожидал, но из-за высокого наклонного потолка ощущения тесноты в ней не возникало. По сравнению с ее комнатой в Замке тут царил зверский порядок, одежда была рассована по шкафам и ящикам, книги аккуратно расставлены на полках по темам. В первую очередь в глаза мне бросился туалетный столик. Он был завален черными ворсистыми щетками, гладкими патрончиками помады и туши, а за раму зеркала было заткнуто столько фотографий, что использовать его по назначению едва ли было возможно. В верхнем углу торчала одна детская фотография ее с братьями (они и детьми были очень привлекательны, с этими темно-рыжими волосами и зелеными глазами, сидели втроем рядком, как матрешки, на бампере черного «мерседеса»), но на всех остальных были мы. Рен и Ричард, с черно-белым гримом на лицах, занятие по пантомиме на втором курсе. Александр на галерее, делает вид, что курит одну на двоих с Гомером. Мередит и Филиппа в открытых шортах и верхе от бикини, распростертые в мелкой воде у северного берега озера, будто упали с неба и приводнились. Джеймс, улыбающийся, но не в камеру, поднял одну руку, чтобы стеснительно оттолкнуть объектив, второй обнимает меня за шею. Я, не замечая, что меня фотографируют издали, смеюсь, в волосах застрял яркий осенний лист.

Я стоял и смотрел на печальный коллаж, сделанный Мередит, пока у меня в горле не начал сгущаться ком. Оглянувшись через плечо на нетронутое безличие остальной комнаты – гладкое ровное покрывало на кровати, голый дощатый пол, – я вдруг наконец осознал, насколько она одинока. Я не сумел (как всегда) найти слова, чтобы сказать об этом запоздалом понимании, поэтому промолчал.

Три дня мы с Мередит просто ленились – читали, болтали, не прикасаясь друг к другу, – а Калеб приходил и уходил, мое присутствие его не волновало, он редко бывал трезв, вечно говорил с кем-то по телефону. Как и сестра, он был так хорош собой, что это казалось почти несправедливым; их общие черты странным (хотя и не неприятным) образом у него выглядели нежными и женственными. Улыбался он быстрой улыбкой, но взгляд оставался безучастным, словно его мозг все время занимало что-то важное, далекое. Он пообещал – хотя нам было все равно – устроить сногсшибательную вечеринку в честь Нового года. Калеб, несмотря на все свои недостатки, был человеком слова.

К половине десятого 31 декабря квартира заполнилась народом в роскошных нарядах. Я не был знаком ни с кем, Мередит знала лишь несколько человек, Калеб – в лучшем случае четверть. К одиннадцати все напились, включая меня и Мередит, но, когда с кухонной столешницы начали нюхать кокаин, мы незаметно выскользнули, прихватив две бутылки Лоран-Перье.

На Таймс-сквер, как и в квартире, было полно народу, и Мередит ухватила меня под руку, чтобы ее не унесло толпой по тротуару. Мы хохотали, спотыкались и пили розовое шампанское из горла, пока его не конфисковал раздраженный полицейский. Снег падал нам на головы и плечи, как конфетти, запутывался в ресницах Мередит. Она сверкала в ночи, как драгоценный камень, – ярко и безупречно. Я так и сказал ей по пьяни, и в полночь мы поцеловались на углу на Манхэттене, одна из миллиона целующихся одновременно пар.

Мы бродили по городу, пока шампанское не выветрилось, а мы не начали замерзать, потом неуклюже потащились обратно в квартиру. Там было темно и тихо, последние гости улеглись в гостиной, то