Он уносит меня в ванную комнату, моет, как ребёнка, но в его прикосновениях нет ничего отеческого. Концентрация греха. Интерлюдия секса. Волнующий концентрат его сдержанности, но обещания чего-то большего, чего я ещё никогда не испытывала.

Я живу этими мгновениями. Дышу его аурой, впитываю запах. Да что там – он и так во мне, в каждой поре, в каждом вдохе. Я тоже хочу его касаться и позволяю себе это.

У него серые глаза. В них нет ничего холодного или запечатанного наглухо. Взгляд Стефана омывает меня, как океан. Серый, безбрежный, с синими искрами, мягким свечением и нежностью, что сквозит в его глазах, передаётся рукам, что водят по моему телу мочалкой.

Он моет меня всю, даже там, куда я всё ещё стесняюсь его пускать.

– Всё хорошо. Доверься мне. Не бойся, – просит он негромко, и я сдаюсь.

Стефан гладит меня, пальцы его, вначале деликатные, становятся настойчиво-требовательными, и я перестаю сопротивляться, отдаюсь ему открыто, не скрывая стонов, что рвутся из меня, получаю разрядку. Она как молния. К этому, наверное, никогда не привыкнуть.

– Вот теперь хорошо, – бормочет он, целуя меня в мокрые волосы.

Я знаю: он больше не прикоснётся ко мне. Не захочет больше. Вернее, хочет, но не сделает больно. Откуда это в нём, жёстком и неуживчивом Неймане? Вот эта деликатность, осторожность, безграничная нежная щедрость?

Стефан снова уносит меня в спальню. В свою.

– Будем спать вместе, – говорит резко, будто я спорю или сопротивляюсь. – В одной постели, Ника. Ты и я.

Я молчу. Взгляд мой прикован к белой простыне. Там пятно крови. Моей крови. Почему-то неловко, хочется спрятаться. Что я и делаю, уткнувшись Нейману в плечо. В коконе из полотенца и его рук безопасно.

Он всё правильно понимает. Вот такая между нами связь. Кто бы подумал. Усаживает меня в кресло, а сам сдирает испачканную простынь одним движением. Достаёт свежую. Сам застилает. За этим наблюдать – странно. Никогда не думала, что он умеет это делать.

Но он и кофе мне варил. Так что полон маленьких сюрпризов. Я-то всегда думала, что большие деньги автоматически предполагают беспомощность в житейских мелочах.

А потом он делает это – надевает мне мамины бусы.

– Я так хочу. Пожалуйста, не спорь.

Нет у меня сил спорить и противостоять, а для него это что-то значит. И, может, это действительно очень важный подарок, чья ценность измерена не в деньгах.

Стефан прижимает меня к себе. Мы лежим рядом, прикипая друг к друг обнажённой кожей. У меня нет ничего, чтобы прикрыть наготу. Я бы, наверное, предпочла б пижаму или хотя бы короткую сорочку на худой конец. Но всё там, в другой комнате. И я точно знаю: он не разрешит мне туда уйти. Ему важно, чтобы я побыла рядом, именно сейчас, в эти короткие часы, что отпущены нам до утра.

– Расскажи что-нибудь очень важное о себе, – прошу тихо, утыкаясь лбом ему в плечо. – О Моте, например. Кто она тебе? Откуда взялась?

Часть истории я знаю. От Моти. Но сейчас хочу услышать, что скажет об этом сам Стефан. Он молчит. Наверное, не хочет делиться. Но я слишком смелая сегодня.

– Вы с ней так похожи. Я часто, когда смотрю на неё, ловлю твои черты. Неймановская порода – так это можно назвать.

Нейман улыбается. По-настоящему. На губах его блуждает улыбка, в глазах – свет. Я вглядываюсь в его лицо. Мне не мешают тени и приглушённое освещение. Это какой-то изврат – искать эмоции и упиваться ими. Впадать в зависимость и хотеть видеть их снова и снова.

– Я не солгал, когда сказал, что она – дорогой мне человек. Тильда не родная кровь, хоть ты и права: фамилия у нас одинаковая. Но мне приятно, что ты нас сравниваешь и находишь похожести. Родственник мне – её муж, двоюродный брат отца. Можно сказать, она спасла меня и отогрела. После смерти родителей я попал к ней не сразу, через два года. Перешёл, как ненужное знамя погибшего полка. Я бы мог назвать её матерью. Но мама у меня одна. Та, что погибла много лет назад.

Он умолкает. Я вижу, как тень набегает на высокий лоб.

И я решаюсь. Глажу его по плечу, прикасаюсь губами.

– Не жалей. Не надо, – произносит резко, становится колючим и холодным. Но меня этот контраст не пугает. Жмусь к нему и обхватываю руками. Держу его в объятиях, пока его немного не отпускает, пока тело не расслабляется.

– Я бы поторговался с тобой. Попросил бы рассказать что-нибудь взамен. Но лучше я в следующий раз прибью этого щенка Инденберга. И не мешало бы, чтобы ты не влезала. Не заслоняла его собой.

Я заслоняла вовсе не Индиго, но говорить об этом не хочу. Делаю вид, что глухонемая и закрываю глаза. Пусть думает, что я сонная и собираюсь уснуть. Но внутренние радары Неймана настроены на меня. Мне даже немного страшно, как легко он меня считывает.

– Но ты ничего не расскажешь, Ника. Не бойся. Я не буду торговаться. Однажды всё равно узнаю всё о тебе. Сама расскажешь или всплывёт внезапно. Уже не важно. Всё это не важно, – чеканит он слова, словно идёт по плацу и печатает шаг. – Давай спать. Завтра трудный день.

Мне непривычно спать не одной. Не знаю, как ему. Но Стефан обнимает меня в ответ. И в его объятиях тепло и хорошо. Спокойно. Я чувствую защищённость.

Для девочки, что слишком долго была одна, такое единение – что-то из области фантастики, нечто невероятное.

Я не хочу думать, что будет завтра. Мне нет нужды составлять планы на год вперёд. Я не мечтаю из фиктивной невесты превратиться в настоящую.

Наверное, это невозможно в принципе. Он и я?.. Слишком много тайн и недомолвок.

Он так и не сказал, что обо мне знает. Да я и не спрошу.

Я слишком многое от него скрываю. И не уверена, что смогу рассказать и объяснить. Остаётся лишь жить каждым мгновением, что отпущено.

Но я не жалуюсь. Меня всё устраивает.

Я сделала свой выбор. Поэтому сетовать не на что.

А дальше… будет видно. Может, куда-то да придём мы однажды.

Или никуда не придём. Расстанемся. Каждый пойдёт своей дорогой.

Но я всегда буду помнить этот день. Лицо Стефана. Его слова. Наш вот этот ночной разговор, что дался ему с трудом, но он не стал отмалчиваться или говорить, что его жизнь – не моего ума дело.