Шрифт:
Закладка:
Пойми — отсюда я тебе помогать не буду, к тебе поеду лишь тогда, когда окончательно потеряю возможность работать здесь. Вероятно, этого недолго ждать, к сожалению. Мое искреннейшее убеждение можно выразить так: если бы в данный момент некто Горький был убит где-нибудь во время уличной драки — этот факт был бы более полезен для так называемого русского общества, чем если б тот же Горький задумал играть в Герцена даже при условии успешного исполнения этой роли. Ты над этим подумай. И по» а — до поры до времени — оставь меня делать мое дело, а сам делай свое, памятуя твердо, что и твоя и моя дороги — обе к одному Риму ведут.
Возможно, что, когда ты получишь это письмо, Льва Толстого уже не будет в живых. Первый раз еще в России умирает такой великий человек, как Лев Толстой, и умирает он в момент очень высокого подъема духа в русском обществе. Положение его — Л[ьва] Т[олстого] — безнадежно.
Безнадежно и положение русского самодержавия, по словам сведущих лиц. Старик Ключевский, апологет А[лександра] III, на-днях сказал: «Поскольку я знаю русскую историю и историю вообще, я безошибочно могу сказать, что мы присутствуем при агонии самодержавия».
Возможно, что старик ошибается, но не в этом дело.
Приезжал ко мне некто Л. Сказал, что от тебя. Я был с ним откровенен. Ты видишь — я везде откровенен и со всеми. Этот Л. сообщил мне о Свят. — Мирском. Напиши — правда?
Живу я — бойко. Много вижу разных людей из разных мест.
Пиши на жену и на другого доктора — помнишь?
В заключение должен сказать, что всей этой канители с перепиской между нами не было бы в том случае, если б ты немножко раньше поговорил со мной о деле, которое затеял, и на первых порах твоей жизни в Б[орнемаусе] — не присылал бы печальных писем с заявлениями о твоем стремлении воротиться назад. И как я тебя ни люблю, а должен сказать вот что: путаник ты, брат!
До свидания!
195
В. В. ВЕРЕСАЕВУ
18 или 19 января [31 января или 1 февраля] 1902, Олеиз.
Мне хочется сказать Вам, дорогой Викентий Викентьевич, кое-что о той радости, которую вызвало у меня начало Вашей новой повести. Славная вещь!
Я прочитал с жадностью и по два раза сцены купанья и прогулки навстречу тучам. Здорово это, весело, бодро, возбуждает желание обнять Вас крепко, и — главное — своевременно это, как раз в пору, как раз Вы пишете о тех, о ком надо писать, для кого надо, и о том, о чем надо. Молодела — боевая, верующая, работающая — наверное, сумеет оценить Вас. Таня у Вас — превосходна! Сергей, Шеметов — все хороши!
Все растет и ширится жизнедеятельное настроение, все более заметно бодрости и веры в людях, и — хорошо живется на сей земле — ей-богу!
Вся задача литературы наших дней — повышать, возбуждать именно это настроение, а уж оно даст плоды, даст! Вы — верите, что даст?
До свидания! Очень хотелось бы повидать Вас!
Кореиз, Таврич. губ.,
Олеиз, Екатерине Павловне Пешковой.
196
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
24 или 25 января [6 или 7 февраля] 1902, Олеиз.
Вы сказались — бессонные ночи,
Вы сказались — душевные муки,
Загораются злобою очи,
Опускаются сильные руки!
Вы сказалися, жгучие слезы,
Что мочили мое изголовье!
Отлетели заветные грезы,
И сгорело былое здоровье!
Словно женщина — жизнь изменила,
И судьба надо мной насмеялась,
Много сил и надежд в сердце было,
А теперь их — немного осталось!
Все былое — как тень или пепел,
Я — как нива, побитая градом…
Никогда в моем прошлом я не пил
Капли счастья, не сдобренной ядом!
Переполнено сердце отравой,
И душа моя в траур одета,
Но кипит еще бурною лавой
В сердце жажда свободы и света!
Если это стихотворение Вы найдете возможным поместить — поместите №-ом 14. Можно отбросить последние восемь строчек. На место № 8 — «К ней» — можно поставить «Пальму», хотя она — не нравится мне как потому, что напоминает нечто, так и потому, что аналогична с «Утром зорька». А главнее — потому, что нехорошо написана. Все стихи, кроме «Алмазов», возвращаю. Я настроен ужасно дико и нелепо — решительно не могу заниматься упражнениями в версификации. «Алмазы» все же попробую пошлифовать, может быть, удастся.
«Рыцаря» — решительно вон! Я перечитал и — устыдился увлечения моего. Нехорошо, грубо. Хотя — какая живая, какая богатая идея изобразить демократа рыцарем на зло Бердяевым, Струве и прочим объятым страхом за целость культуры жиденьким джентльменам.
«К ней» — вон. Вы правы — и это плохо. Относительно «Ну, товарищи» — согласен. «Газетный лист» — выше, между рассказами с пением, — хорошо!
Амф[итеатров] — фельетон — пошлость, плоское благерство. Думаю, что сей синьор тиснул эту штуку по такому расчету: была у них в «России» помещена статья по поводу 25-летия служения в чинах Д. Сипяшна. Статья — лакейская. Пожелали — реабилитацию устроить себе в глазах публики. И — вот. Я рад, что Амф[итеатрова] послали в Иркутск, быть может, он там будет серьезнее. Он все же — талант, хотя грубый, для улицы, для мещанина.
Ну — действуйте! Какой Вы славный человек и как умеете, как любите труд!
Когда труд — удовольствие, жизнь — хороша! Я думаю — это верно? Но — не слишком ли Вы трудитесь? Вот вопрос! Ибо — когда труд — обязанность, жизнь — рабство.
До свидания!
Крепко жму руку.
Очень, очень жду Вас!
197
А. В. АМФИТЕАТРОВУ
24 февраля [9 марта] 1902, Кореиз.
Кореиз, 24 февр. 902.
Александр Валентинович!
С деньгами вышла канитель такого рода: послал я деньги эти в Петербург на Ваше имя, при письме, в котором просил прислать Ваши книги. Кто-то получил письмо и выслал мне книги наложенным платежом, а другой кто-то получил перевод и направил его Вам. Вот и все. Деньги эти Вы кому-нибудь отдайте, — какому-нибудь жигану, — пусть выпьет за Ваше здоровье. И на том разговор о рублях — покончим.
Вы позвольте мне посоветовать Вам — от души, поверьте! — не
