Попробуй сама догадаться, что она сделает. Что возьмет верх – общий пример или собственное предпочтение? Что из перечисленного мной склонит ее к окончательному выбору, который мы называем решением? Полагаю, что всё, ведь мы имеем дело с натурой крайне чувствительной. Говорят, что сами боги сотворили ее голос и пальцы для состязания в небесах! В своих песнях она, между прочим, воздала честь как утонченности одного напитка, так и благодатной силе другого.

Что ж, предоставим ей вершить сей непростой выбор, но будь уверена: в любом случае будет утолена жажда не одного только горла. А мы с тобой встанем в очередь и попьем воды из этого общественного фонтана. Вокруг родника, что его питает, когда-то вместо булыжника простиралось дикое поле, а рядом бежала по каменистому руслу Кхора; здесь-то и собирались первые меновые торги. Подставляя ладони под струю и поднося их ко рту, помни, что эти твои движения – совершаемые всеми на рынке – для вдумчивого зрителя воплощают стремления, идеалы и тоску по былому, наполняющие империю до краев.

Ну как, напилась? Тогда пойдем дальше.

Видишь тех желто-синих птиц в тростниковых клетках? Тут же на прилавке лежат их яйца, собранные в дикой природе и вымоченные в уксусе до полного размягчения скорлупы и содержимого. Позади на полках те же самые птицы, вырезанные из дерева, вылепленные из глины и раскрашенные куда ярче живых, даже когда те порхают на солнце между пальмами в джунглях. Взгляни затем на бритоголового коротышку, переходящего от ларька к ларьку. Белый воротничок у него на шее скрывает такой же ошейник, как у меня. Он делает покупки для своих богатых хозяев, гостящих в столице и присмотревших что-то на рынке. Покупка всех трех товаров – живой птицы, маринованных яиц и деревянного подобия птицы – символизирует наше отношение к странному сочетанию цивилизации с природой. Подобную ненасытность можно наблюдать всюду, где растут города, большие и малые – как будто главная цель цивилизации состоит в том, чтобы взять из природы нечто и завладеть им во всех его формах: самой вещью, ее полезностью и ее подобием. Вон в том проходе ты увидишь пример того же, но без посредника-перекупщика. Люди с корзинами и мешками сбегаются к человеку, катящему большую бочку из гавани. Ты, как горная жительница, о таком товаре небось и не слыхивала, да месяц назад это и не считалось товаром – разве что в тех племенах, где цивилизация еще не разлучила человека с миром, в котором он обитает. То, что теперь продается по баснословным ценам, раньше выкидывалось рыбаками как мусор: омары, крабы, устрицы и креветки… Но с месяц назад наша золотая молодежь, прогуливаясь по берегу, увидела сумасшедшего, пожиравшего мягкую плоть этих отвратных созданий. Вся компания отнеслась к этому с должной брезгливостью, но одна девица, усмотрев в глазах безумца огонь наслаждения, решилась сама попробовать. Она вернулась на берег с молотком и деревянной лопаткой, поймала одно из морских насекомых и отведала то, что под панцирем. В диких племенах знают, что подобные дары моря могут убить, если съесть их не в то время года, и что портятся они еще быстрее, чем рыба. Но аппетиты цивилизации превосходят даже те загадочные прихоти, что зарождаются в голове у безумца. Повторяю: с тех пор, как это сочли съедобным, и месяца не прошло – а посмотри-ка на них!

Видела ты, чтобы какого-то другого торговца так осаждали? Резчики по дереву и кузнецы уже начали изготавливать особые молоточки, вилочки и щипцы для извлечения нежного мяса из ракушек и панцирей. Не сомневаюсь, что скоро и ювелиры начнут делать такие приборы – из золота, украшая их агатами и турмалинами, ибо императрица отведает новые блюда раньше, чем услышит игру нашей молодой музыкантши, вопреки всем стараниям баронессы. Новости об этих яствах быстро просочатся за стены дворца и разойдутся по всей стране. Верно тебе говорю: если б кто-то мог нанести на карту, как подобные вести распространяются на север, на юг, на запад и на восток, скорость продвижения моллюсков и крабов в бурдюках купцов, разбойников, высших чиновников и прожигателей жизни посрамила бы большие дороги и императорских гонцов.

Но ты, я вижу, смотришь в другую сторону, где старуха в маске мальчика помогает сооружать помост. Лицедеи – еще одно отражение нашей страны, вон сколько зрителей уже собралось. Актер в девичьей маске, со стекляшками наподобие бриллиантов в волосах и в длинном белом платье изображает, несомненно, нашу возлюбленную малютку-императрицу Инельго. Так представляет ее себе наш народ со времен ее восшествия на престол, когда и я был примерно твоего возраста. Другой, в маске со шрамом и в деревянном ошейнике – это, как видно, Горжик-Освободитель, о котором ты говорила. Итак, нам хотят представить политическую сатиру. Публика увидит забавное искажение собственных взглядов на эти фигуры и посмеется, найдя сходство между тем и другим. Будь у Освободителя и императрицы немного терпения, они нашли бы немало поучительного в том, как их изображают публично. Но у меня терпения ни на грош, а императрица уж точно не придет сюда переодетая и под вуалью смотреть представление. Судя по декорациям, что извлекают сейчас из крытой повозки, действие будет происходить здесь, в Колхари. Не удивлюсь, если те двое, старуха-торговка и маленький продавец картофеля, встретятся прямо на Старом Рынке. Пойдем, девочка. По правде сказать, ни консервативные сторонники императрицы, ни мятежные борцы с рабством недолго будут терпеть себя такими, как их покажут на этих подмостках. Какая из сторон быстрей прикроет эту лицедейскую лавочку, вопрос столь же спорный, как выбор между пивом и сидром. Я знаю, что обе стороны гораздо охотнее посмотрели бы, как встречаются здесь на рынке молодая девушка, мечтающая, возможно, стать королевой, и раб, желающий обрести свободу. Как они общаются, что говорят, как возникает порой между ними недоверие и даже вражда – вот чему похлопали бы мятежники. Можно также сыграть, как пожилая женщина, обремененная властью и до сих пор именуемая малюткой, встречается с тем же рабом, возмечтавшим возглавить своих собратьев; представить, как императрица мудро и благожелательно просвещает раба, ничего не смыслящего в управлении государством – этому рукоплескали бы приверженцы старого строя. Всё предпочтительней тех пустяков, которые покажут сейчас. Но мы, желая совместить искусство и этику, упускаем из виду, что обе наши пьесы – такие же небылицы, как и та, которую мы хотели бы заменить ими: в одной действуют настоящая королева и вымышленный освободитель, в другой – настоящий раб и вымышленная королева. Трудно понять, где правда, где вымысел, когда то и другое отражается в искусстве – особенно когда они отражаются вместе. Либеральная публика, объявляющая себя равно терпимой – или нетерпимой – к обеим сторонам (вызывая подозрение в непонимании ни той, ни другой) неизбежно увидит, как видим мы, что лицедейская комедия оскорбительна для обеих. Лишь привычное отношение к подобным комедиям, а не она сама, позволяют противным сторонам терпеть выходки комедиантов. Я могу лишь фыркнуть, повернуться спиной и уйти, ибо я тот, кто я есть: раб всех тех сил, которые мы пытались здесь выделить. Ты же свободная женщина и потому, с моей точки зрения, ничего об этих силах не знаешь.

Оставайся, если хочешь, и наслаждайся иллюзиями, столь же правдивыми, как монеты и циркули в лавке волшебных вещей. Но ты, вижу, идешь за мной следом… Что побуждает тебя предпочесть занимательную сказочку о ложном единстве моим скучным, выискивающим противоречия рассуждениям – нерешительность, страх или простая учтивость?