Шрифт:
Закладка:
Мы долго время лежали в полудреме, наслаждаясь близостью друг друга. Нам не было нужды подробно обсуждать что-либо - многое было ясно без слов. Я понимала, что утром Александр уедет с Кадудалем, что в их планах - дать синим еще одно сражение перед тем, как в Бретань прибудет Брюн. Для меня снова потянутся дни ожидания и тревоги. Слава Богу, хоть обещание Жоржа несколько скрасит для меня грядущее одиночество - я не буду бояться, что герцога пошлют в самое пекло, откуда он не вернется живым. Кадудаль дал слово, что не будет использовать моего мужа, если дело белых окажется совсем безнадежным.
- Сюзанна, - голос Александра в ночи прозвучал так мягко. - Подумайте… может быть, настал час отправиться в Англию? Я совсем не думала об этом. Его вопрос, вполне резонный, застал меня врасплох.
- Но ведь еще ничего не ясно, - прошептала я после паузы. - Брюн еще не прибыл… Бонапарт еще не показал лица…
- Но Жанна Луиза уехала. Как по мне, она поступила благоразумно.
Я ласково провела пальцами по его лицу, прослеживая профиль.
- Мой милый, нет. Разве вы забыли?
- Что?
- Мы будем неразлучны. Как нитка с иголкой. Разве не такую клятву мы дали друг другу совсем недавно?
- Ах да.
Я в темноте скорее не увидела, а почувствовала, как он улыбнулся. Потом крепче прижал меня к себе. Ребенок принялся стучать ножками у меня в животе. Он часто так делал на рассвете - должно быть, когда он пробуждался сам, ему казалось, что и всем пора просыпаться… И он уже был так велик, что легко можно было ощутить и его пяточки, и ручки, и ягодицы. Ему порой было тесно, и он пихался, барабанил кулачками, выражал возмущение неудобствами… Ощущал это и Александр, поэтому мы некоторое время лежали, слушая, как неутомимо движется наше дитя.
- Сильный мальчик, - проговорил герцог негромко.
- Александр… если это будет девочка…
- Девочка? Вы же знаете, саrissimа, это не расстроит меня.
- Да, я знаю, но мы не обсудили имени для этого случая.
Герцог приподнялся на локте:
- У вас есть предложения? Пожалуй, я угадаю. Это имя моей матери… или, может быть, вашей? Вашу звали Жюльетта?
- Я совсем другое имею в виду, - сказала я.
Некоторое время я молчала, подбирая слова. Внутренне я была слишком взволнована и слишком тронута тем, что услышала от Кадудаля, и мне нужно было время, чтобы собраться с мыслями.
- Мари Клер, - шепнула я. И почти в тот же миг почувствовала, как чуть сжалась его рука на моем плече. После этого я уже не сомневалась в своем предложении и была рада, что сделаю его: ведь сам-то он никак не мог предложить подобное, не рискуя встретить непонимание.
- Это красиво звучит, любимый, правда? Имя - как само сияние и чистота. Как цветок из рая. Давайте назовем ребенка Мари Клер, если это будет девочка.
Герцог не удивился, не возразил, не спросил даже, откуда возникли у меня подобные мысли. Он лишь посмотрел на меня долгим проникновенным взглядом, который с каждой секундой становился все более теплым и нежным. Потом склонился надо мной, взял мое лицо в ладони и сильно, трепетно поцеловал в губы.
- Спасибо, сага. Великое спасибо. Да, вы правы. Пусть будет Мари Клер.
6
1 февраля из Гран-Шэн пришло известие, что графиня де Лораге родила дочь. Как сообщила мне Маргарита, побывавшая там в первые дни после родов, состояние Констанс было хорошее, а вот девочка родилась с неведомым местным врачевателям недугом, желтая, как шафран, и едва имела в себе силы сосать грудь, хотя молока у графини было вдоволь и она была полна желания, вопреки аристократическим обычаям, сама кормить дитя.
- Ребенку становится хуже каждый раз, как употребит материнского молока, - рассказывала Маргарита, обеспокоенно качая головой. - Рвет ее без конца, ужасный понос, малышка теряет вес. Неисповедимы пути Господни! Хорошо, что ее поспешили окрестить. Кюре дал ей имя Александрина.
- Прошу тебя, не говори о беде, - сказала я. - Трудно представить, что будет с Констанс, если ребенок не поправится! Выдержать столько испытаний и снова потерять дочь…
- Ваша правда, мадам! Кроме того, там не только мать, но и отец будет в отчаянии. Граф де Лораге ходит по комнатам, как тень, поминутно справляется о малышке…
Впрочем, когда я спустя неделю сама навестила Констанс, все оказалось не так трагично, как следовало из рассказа Маргариты. Новорожденная Александрина цепко держалась за жизнь, и хотя ее маленькое тельце время от времени сотрясали конвульсии и весила она немного, ребенок, слава Богу, не только не умер, а даже немного окреп. У меня словно камень с души свалился, когда я увидела, что девочка, несмотря на желтый оттенок кожи и неказистость, выглядит вполне жизнеспособной. Решив, что щадить чувства подруги - сомнительная деликатность в подобных обстоятельствах, я откровенно сказала Констанс то, что думала:
- Может, стоит пригласить кормилицу, дорогая? Все говорят, что ваше молоко не приносит малышке пользы… Возможно, нужно поискать женщину из деревни?
- Это так трудно сейчас, - проговорила измученная Констанс. - Я так рада была поначалу, что у меня грудь распирает от молока. Думала, это такая удача в наше беспокойное время!
Действительно, отыскать кормилицу в округе было далеко не так легко, как прежде. Бесконечные войны привели к тому, что не так уж много рождалось в деревнях детей: мужчины были на войне, женщины, разлученные с мужьями, разумеется, меньше рожали, а если и рожали, то, плохо питаясь и терпя нужду, не всегда были способны выкормить и собственного ребенка.
- Все равно, нужно попробовать, - настаивала я. - Я и для себя буду подыскивать. Кто знает, может, я вскоре буду в таком же положении, что и вы.
Доктор д’Арбалестье, чуть позже осмотревший молодую мать и младенца, поддержал меня. Правда, причиной желтизны девочки он назвал не ядовитость молока Констанс вообще, а то, что малышка, дескать, слишком многое взяла от крови своего отца и поэтому отторгает дары материнского организма.
- Такое бывает, это описано у многих
