- Ваша воспитанница… это правда, что ее брак с виконтом - это дело решенное?

- Увы, да.

Раненный недавно повторно, Буагарди и так был изможден и весьма бледен, но после моего ответа его лицо стало просто белым, словно вся кровь отхлынула от него. Насмешливые глаза потухли, красивый рот искривился болезненной гримасой.

- Значит, для меня действительно все потеряно. Во всех смыслах.

- Нет, не совсем так… Послушайте, сударь…

Пока я лихорадочно размышляла, можно ли как-то использовать графа, чтобы расстроить брак Авроры с Полем Алэном, и взвешивала, стоит ли это делать, он прервал меня:

- Не надо ничего говорить, мадам. Глубину своей вины я сознаю сам.

Он почтительно поклонился мне и, повернувшись на каблуках, скрылся в глубине коридора. Встреч с Авророй он более не искал и на следующее утро, не дождавшись Кадудаля, в жуткий снегопад, уехал к своему отряду, велев передать остальным, что признает Круглоголового своим единственным руководителем и примет любое решение относительно судьбы шуанского дела, которое тот вынесет.

5

Жорж Кадудаль прибыл в Белые Липы, когда над Бретанью бушевала настоящая снежная буря.

Было не очень-то и холодно, но мокрый снег валил хлопьями, создавая почти непроницаемую стену, а резкие порывы зимнего ветра, налетающего с океана, пробирали до костей. Свинцовые тучи неслись по небу, обрушивая вниз все новые и новые порции снега и обещая, что ненастье будет долгим. Снег завалил весь парк, подступил к самым окнам замка, кусты и сучья на деревьях трещали и ломались под его тяжестью. Лишь немного дневного света пробивалось в окна сквозь сплошную завесу снегопада, и в доме с самого утра повсюду были зажжены свечи, будто глубоким вечером.

В герцогском зале жарко, до сильного гудения в трубе, разожгли камин, положив в него дубовые бревна внушительной длины, принесли на стол закуски и закупоренные графины с вином. Кадудаль приехал в сопровождении шевалье де Сен-Режана, которого я ненавидела за участие в недавнем убийстве моего слуги Селестэна, и незнакомого мне ранее, обходительного белокурого юноши, которого представил кратко:

- Господин Ид де Невилль, шотландец среди французского дворянства. Ему выпала нелегкая миссия видеть Бонапарта и говорить с ним.

Иду де Невиллю было всего двадцать три года. Он принадлежал к шотландской семье, которая бежала во Францию более полувека назад и обосновалась на Луаре. С семнадцати лет юноша состоял на службе у принцев крови, находившихся в эмиграции, выполнял множество дипломатических поручений. Венцом последних стала недавняя аудиенция, которую ему дал перед Новым годом первый консул и в течение которой Ид пытался напомнить Бонапарту о законных правах Бурбонов на престол.

Аудиенция эта закончилась для Невилля обескураживающее.

- Меня поразил сам вид первого консула, - рассказал он нам за обедом. - Генерал принял меня и графа д’Андинье незамедлительно. Когда он вышел к нам, мы с трудом могли поверить, что перед нами именно он - завоеватель Италии. Как выяснилось, став консулом, он поменял военную форму на гражданский наряд, но что у него был за вид!… Маленький встрепанный человек в зеленом сюртуке, неопрятный, худой, с неухоженными волосами… Мы поначалу приняли его за лакея.

Впрочем, внешнее впечатление оказалось обманчивым, потому что в разговоре Бонапарт проявил истинно генеральские резкость и напористость. От любых ответов на вопросы о судьбе трона он уклонился. Вместо этого запугивал роялистов тем, что обрушит меч закона на всякого, кто будет далее продолжать войну. К нешуточным угрозам он щедро примешивал лесть: мол, среди сторонников королевских лилий немало доблестных солдат, которых он охотно назначит на важные военные должности, вплоть до самых высоких… и которые могут с честью послужить Франции, если забудут о прежних своих заблуждениях.

- Ну да, он назначит нас куда-нибудь подальше, отправит на голландский или итальянский фронт, - язвительно резюмировал граф де Фротте. - Однако кто его уверил, что французские аристократы встанут под знамена выскочки? Выскочки, целью которого, очевидно, является лишь власть для себя самого? Разве в мире уже не осталось людей, более заслуживающих этой чести?

- Мой вердикт таков: роялистам нечего от него ждать, - закончил Ид де Невилль. - Нельзя сказать точно, к чему стремится первый консул, но то, что он не жаждет стать Монком, - это абсолютно точно.

- И его никак не убедить, вы уверены? - отозвалась я.

Наш гость покачал головой:

- Разве что сам Жорж Кадудаль поговорит с ним. К слову, Бонапарт очень хочет этой встречи.

Кадудаль, впрочем, не слишком жаждал брать на себя эту сомнительную миссию. Все ждали, что он предложит. Положение казалось безвыходным, и та партия роялистов, которая ратовала за перемирие, черпала в рассказе Ида де Невилля дополнительные аргументы в пользу своего мнения. Но шуанский предводитель в конце обеда заговорил совсем об ином:

- Я думаю, следует держаться, пока есть еще силы. Решение о том, когда выходить из борьбы, пусть каждый командир принимает сам. Тот, кто поддерживает меня, пускай не сдается до последнего… У меня остается надежда, что весной, когда Бонапарт будет разбит австрийцами, в Бретани высадятся англичане во главе с графом д’Артуа. Мне это клятвенно обещали в Англии. До той поры мы должны сохранить способность драться.

- Я поддерживаю такое решение, - сказал мой муж почти вслед за Кадудалем.

- Я тоже, - как эхо, отозвался Поль Алэн.

Д’Отишан надтреснутым голосом возразил:

- План хорош, но стоило бы посмотреть, как он сработает, когда в Бретань придет Брюн. А он придет куда скорее, чем его высочество граф д’Артуа, клянусь святой Анной Орейской!

С новой силой разгорелись споры, и я покинула собрание, чувствуя, что от накала страстей, тревоги и громких мужских голосов мне вполне может стать дурно.

Жоржу Кадудалю выделили в Белых Липах комнату, которую прежде занимал мой старший сын. Совет белых закончился далеко за полночь. Весь вечер из герцогского зала доносились взволнованные голоса шуанов, и все это время, прислушиваясь к ним, я не могла уснуть от беспокойства. Когда внизу, наконец, все более-менее стихло, и погасли огни, я смогла заметить, что и снегопад за окном стих.

Весь парк был укрыт густым белым, будто из рытого бархата сотканным, покрывалом.

Тучи немного рассеялись, и в просвет между ними лила свои холодные лучи бледная половинка луны. Деревья, усыпанные снегом, стояли в лунном свете как ледяные, облаченные к причастию в вуаль, барышни. В снежные одеяла были заботливо укутаны крыши, и вид печного дымка, вьющегося над ними, вызывал такое умиротворение… Ни один звук