славном граде Флоренция. Потому — да, только набросок, один из двух существующих. Но, поверьте, он стоит куда дороже того, что я хочу получить, даже с поправкой на моральные терзания по поводу утраты семейного наследия. И вам это прекрасно известно.

— Молодой человек, я стара, но еще не впала в слабоумие, — с достоинством заметила Анна Христофоровна. — Конечно, в какой-то момент я докачусь до того, что золото на бусики стану менять, но пока о подобном говорить рано. Так что идите по-доброму, пока я все же не вызвала полицию.

— Караваджо, «Медуза», набросок, — показал я ей фотографию означенного предмета в своем телефоне. — Не числится в каком-либо реестре разыскиваемых работ, не значится в списке украденных шедевров живописи из музеев или частных собраний, про него вообще почти никто не знает, и, что важно, за ним не стелется кровавый след как за этим… Как его… Забыл.

— Вы, видимо, имеете в виду красного командира Щорса? — одарила меня улыбкой старушка. — Приятно видеть, что молодое поколение не забывает легенды и песни ушедшего времени.

— И даже чтим, — мигом заявил я. — Великие были люди, жили в великую эпоху, творили новый справедливый мир. Не очень получилось, но это говорит не о их наивности, а о нашем несовершенстве.

— Один из моих прадедов воевал в Богунском полке, — уведомила меня Анна Христофоровна, внимательно рассматривая фото. — В качестве военспеца. Его, правда, после расстреляли, но это совсем другая история. Хм. В самом деле похоже на руку Караваджо. Но сейчас хватает мастеров и технологий, которые сделают…

— Вы можете вызвать своего знакомого эксперта, который проверит подлинность данного шедевра, — перебил ее я. — Уверен, у вас такие имеются, а то и не один. Да хоть всех сразу приглашайте, консилиум устроите. Еще, если очень желаете, можем зафиксировать обмен не обычным договором, а нотариально заверенным, хоть это, на мой скромный взгляд, не лучший вариант. Мне-то ни жарко ни холодно, а вот для вас это может создать определенные риски. Есть в этом мире вещи, о наличии которых лучше большому числу людей не знать. От греха. Слаб человек, падок на соблазны.

— Экий вы хваткий юноша! — И бабуля весьма игриво потрепала меня по плечу. — Берете быка за рога. Договор, нотариус… Я еще не сказала «да».

— Воля ваша, — я глянул на часы, — но если вы и дальше будете раздумывать, то наш разговор мы продолжим уже завтра, ибо время начинает поджимать. А то и послезавтра. Сейчас я еще успеваю метнуться за наброском и привезти его сюда, а через полчаса, увы, эта возможность исчезнет. У меня плотный график, как бы невежливо это ни звучало применительно к нашей ситуации, а пробки в городе растут стремительно.

— Невежливо, но таково нынешнее время. — Анна Христофоровна глянула на очень старые часы, стоявшие в углу комнаты. Не те, что были мне нужны, но, несомненно, тоже очень и очень недешевые. — Езжайте, Максим. Езжайте. Буду вас ждать.

Врать не стану, я данным наброском не то, чтобы очень дорожил. Достался он мне по случаю, опять же вещица непростая, не исключено, что с фигой в кармане, если можно так выразиться. Если за оригиналом тянется недобрый шлейф, в котором хватает и смертей, и безумия владельцев, и еще много чего, так почему набросок не может оказаться настолько же токсичным? Но даже несмотря на это, радости особой я не испытывал, потому как деньги, которые можно было выручить от продажи сего шедевра на одном из закрытых аукционов, никакой негативной энергии в себе бы не несли. А это хорошая сумма. Прямо сильно хорошая. Так отчего я его еще не продал? Есть на то причина, и веская. Придерживал на тот случай, если вдруг подвернется возможность свести знакомство с хозяйкой картинной галереи «А+М» Мариной Леонидовной Швецовой, которая приходилась мамой Хранителю кладов, и презентовать ей сие полотно под вполне легальным соусом. Тут напролом переть нельзя, просто так картину этой даме не подаришь, а вот если по случаю, по вескому поводу, а после тактично довести до Хранителя информацию о том, что, мол, «вы бы проверили, нет ли какого подвоха в сем произведении искусства», — совсем же другой коленкор. И возможно, данный момент стал бы первой ступенькой на медленно выстраиваемой лестнице дальнейших деловых отношений.

Но теперь все, достанется «Медуза» бабушке Ане, которую, по чести, случись чего, не сильно-то и жалко. Больно себе на уме старушка. И жадна без меры. Нет-нет, нет-нет… А за Караваджо — да.

Так что недешево мне интересы Анвара-эффенди обходятся, ой недешево. Но деваться некуда, мне с ним работать и работать. Да и в плане отсидеться какое-то время, если что-то когда-то пойдет не так, лучше Турции места не придумаешь. И тепло, и фрукты, и шиш кто тебя там найдет. Особенно если в горы податься.

Хотя нет. На фиг горы. Аж мураши по спине побежали.

Когда я вернулся в роскошную квартиру оборотистой бабушки, меня там уже ожидали два пожилых джентльмена, благообразных, в костюмах, пошитых в том веке, но при этом сильно непростых, судя по бриллиантам в галстучных булавках и запонках и карманным часам фирм, которые завоевали себе имя на рынке тогда, когда моего прадеда на свете не было. Думаю, с ними охотно пообщался бы мой наниматель, есть у этих дедков нечто общее со Шлюндтом. Некая аура значимости, что ли.

— Мое почтение, господа. — Я приложил руку ко лбу, после несколько раз крутанул ее в воздухе, при этом обозначив подобие поклона, затем открыл тубус, принесенный с собой, достал из него картину и, развернув ее, положил на черный массивный дубовый стол. — Вот обещанное. Созерцайте.

Старички неспешно подошли, переглянулись, а после склонились над наброском. Хозяйка молча стояла в сторонке, сложив руки на груди, я же уселся на банкетку века эдак восемнадцатого, обитую тканью, на которой амуры пуляли стрелами в красавицу, изображающую менуэтное па.

— Любопытно, — пробормотал один из них через пару минут, вставил в глаз какую-то хрень вроде той, которой пользовался Петюня, и чуть не носом ткнулся в творчество Караваджо. — И удивительно.

— Хм, — поддержал его второй и поскреб пальцем уголок холста. — Обрати внимание, Венечка, не следы ли это угля? Если да, то, выходит, замусоленная версия о том, что «Медуз» было не две, а больше…

— Мишенька, я всего