— Про него, родимого, — подтвердил я. — Если верно понимаю, ты с соратниками уже успел поговорить, да?

— Не со всеми, — раздвинул губы в улыбке, показав мне невероятно крепкие для своего возраста зубы, колдун. — Кому дела до всей этой возни нет, кто при себе свое мнение предпочитает оставить и посмотреть, куда кривая выведет. Первые просто дураки, вторые еще хуже, не понимают, чем все кончиться может. Хотя все мы хороши, проглядели, понимаешь, эдакую дырищу в своем кармане. Что ты насторожился? Барыши уже начал считать?

— И в мыслях не было, — возразил я.

— А то не вижу, — прищурил глаз старик. — Только если ждешь, что я тебя сейчас нахваливать начну, а после скажу, что за колдунами старомосковскими должок теперь значится, — шиш тебе!

И мне под нос сунули означенную конструкцию, свернутую из желтых, пахнущих табаком пальцев. Причем очень резко пахнущих, поскольку этот старый хрен курил исключительно термоядерные папиросы, не признавая каких-либо других табачных изделий.

— Про должок точно не думал, — качнул головой я. — Слово даю. Ни тогда, когда о встрече просил, ни сейчас. Мой интерес другой.

А теперь я, между прочим, маленько соврал. Нет, про мзду и правда не мыслил, но вот планы после его слов маленько изменились.

— Про твой интерес после поговорим, — сурово заявил Акимыч. — Ты мне прежде скажи — кто тебе эту пакость заказал найти? Я не про Верховина речь веду, понятное дело, его, паскуду, чего искать?

— Ты серьезно? — удивился я. — Нет, правда думаешь, что я тебе имя нанимателя назову? Понятие конфиденциальности пока никто не отменял, и профессиональную этику тоже. Я же не спрашиваю фамилии тех дам, кто дожил бездетно до нерепродуктивного возраста, а после пришел к тебе, решив все же размножиться?

Что да, то да, по этой части Севастьян был в Москве лучшим из колдунов, но принимал далеко не всякую страждущую и деньги за свои услуги требовал просто невозможные для людей не то, что с маленьким, но и со средним достатком. Потому и клиентура у него была сильно непростая, с фамилиями, которые светились в светских хрониках и официальных бюллетенях. Впрочем, за свой гонорар он качество реально гарантировал, детишки всегда рождались крепкие и здоровенькие. По крайней мере, я о каких-то оплошностях не слыхал.

— А и не надо, — снова растянул губы в улыбке мой собеседник. — Сам ее знаю. Шлюндт, собака такая, тебя нанял. Что, выкусил?

Орест. Больше меня сдать было некому. Ну да, я же с ним в свое время советовался по поводу потенциального заказчика, а два и два ему сложить было несложно. Да и претензию за болтливость ему не выставишь. Мы с ним кто? Так, приятели. А вот Севастьян — другое дело, он Троицкому не просто коллега, а старшак, от слова которого много чего зависит. Прокопий и Фома на ладан дышат, того и гляди именно Акимыч станет главным. А следом и среди старейших места освободятся, ну как свезет?

— Да ладно, не менжуйся, — посоветовал мне колдун, отодвигая от себя опустевшую креманку. — Это у гончих с Сухаревки да кое у кого из ведьмаков к нему счеты имеются, а мне плюнуть да растереть. Больше скажу — очень буду рад, если та отрыжка из древности, за которой все гоняются, именно ему достанется.

— Чего так? — заинтересовался я.

— Что к Паулю в руки попало, то пропало, — пояснил сотрапезник. — Не любит он с таким добром расставаться до ужаса. Деньги — так, чепуха, он им сроду счету не знал, что монетам, что бумажкам. А вот штучки вроде наследия старых богов, оружие с историей, украшения, за которыми кровавый след стелется, точно за товарищем Щорсом, — это да. Это его.

— Два вопроса, — чуть озадачился я. — Первый — почему Пауль? Он же Карл?

— А еще Иоганн, — глуховато засмеялся Севастьян. — У него имен знаешь сколько? Нет? Думаю, он и сам со счета сбился. Не уверен, правда, что ему до того дело есть, все вокруг для него лишь костяшки от домино. И те, кто в Ночи обитает, и остальные прочие… Все! Но мне лично его как Пауля представила в конце сороковых одна знакомица. Помощь знающего кудесника, видишь ли, им позарез требовалась. Выполнить работу выполнил, расплатился он со мной честь по чести, но только второй раз на подобное не сподоблюсь точно. Я колдун черный, зла немало сотворил, и крови на руках хватает, чего не стыжусь, но даже для меня его промысел перебор. Не сверкай глазами, щусенок, все одно не расскажу ничего. Как ты там говорил? Кон-фи-ди-ци-аль-ность. Так вроде? Свои шишки набивай, если жив останешься.

Кто же вы такой, господин Шлюндт? А? Ей-ей, все сильнее хочется узнать правду, хоть нутром и чую, что делать этого не стоит.

— Что до Верховина — помогу, — помолчав, продолжил Акимыч. — Не сильно, особо не разгуливайся, но помогу. И не из доброты какой или дружбы, иллюзии не строй. Просто если он, гад ползучий, слезу эту поганую добудет, то мне наверняка не жить. И кое-кому из наших тоже. Прокопа, дуба старого, например, не жалко совершенно, вытянет из него Матвейка силу, так и жупел с ним. А себя — очень. Во мне жизни еще годков на двадцать точно осталось, а то и поболе.

Врать не стану, ничего подобного услышать не ожидал, потому от каких-то реплик решил воздержаться, ожидая, что будет произнесено дальше.

— А самое обидное — проглядели мы! — хлопнул ладонью по столу старик, отчего официант, отиравшийся неподалеку от нас, вздрогнул. — То ли постарели, то ли поглупели… Или всегда такими были? На поверхности же все лежит — и про слезу знали, и про то, чем она нашему брату грозит, и про то, какой Мотя поганец. Дважды два четыре сложнее. А сложить все вместе никто не удосужился. Не позвони ты мне нынче, так бы и сидел пень пнем до той поры, пока камень Рода из меня силушку не вытянул. А теперь гадай, чего на душе больше — обиды на то, что мы такие дурни все, или стыда за то же самое.

— С другой стороны — что бы вы сделать могли? — Отчего-то мне стало его жалко. — Сами стали за слезой гоняться? Точно нет.