Кроме того, в составе «литвы дворовой» упоминаются некоторые другие литовские выходцы, в том числе оказавшиеся в Москве в более раннее время. Среди них были князья Вяземские, Козловские, а также Семен Александров Гнездиловский[541]. Трудно определить причины их попадания сюда, притом что остальные представители Великого княжества Литовского были расписаны по «городам» с обычными детьми боярскими, без какого-либо выделения их статуса. Относительно Козловских, возможно, сыграло свою роль присутствие в 1508 г. среди «слуг» М. Л. Глинского Ивана Козловского, родные братья которого к этому времени уже находились на московской службе. Характерно, что все представители другой ветви Козловских, служившие по Костроме, не включались в состав «литвы дворовой»[542]. В эту группу не входили также романовцы Федор Семенов и Андрей Федоров Козловские.

Некоторые из Вяземских имели владения в Малоярославецком уезде (выехали вместе с М. Л. Глинским?), что могло способствовать зачислению и других их представителей в число «литвы». К слову сказать, некоторые переславцы Вяземские (Александр Глухой и, видимо, его брат Михаил Черный) не служили по этому списку. Князь М. И. Черный в 1519 г., когда еще продолжалась опала для М. Л. Глинского и его приближенных, был одним из воевод «на берегу»[543].

Примеры Вяземских, Козловских и Друцких, служивших по разным спискам, свидетельствуют об изначально индивидуальном характере зачисления в состав «литвы дворовой» для представителей некоторых фамилий, которые, вероятно, имели определенную свободу выбора: служить в составе этой группы или непосредственно в составе местных служилых корпораций. Второй вариант со временем приобретал все большее распространение.

К «литве» были приписаны некоторые пленники, избравшие московскую службу, например Семен Жеребятич[544]. Определенную часть представителей этой группы составили также новокрещены – еврей Яков Исаков Жидовинов (Новокрещенов) и татары (литовские?) Иван Казак и Азбедреев. Для остальных лиц, фигурировавших в Дворовой тетради под рубриками «литва дворовая», не удается определить обстоятельства их появления в Москве.

Очевидно, что при определении круга лиц, получивших привилегированный статус членов Государева двора, московское правительство далеко не всегда руководствовалось сложившейся на их прежнем месте службы иерархией. Вполне вероятно, что среди представленных здесь лиц могли быть потомки путных бояр, щитных и доспешных слуг[545], не говоря уже о названном выше крещеном еврее Я. И. Жидовинове. С другой стороны, потомки некоторых смоленских бояр, переселенные в центральные уезды, со временем были вынуждены довольствоваться более скромной ролью. Несмотря на сохранившиеся в родословной росписи Демьяновых упоминания о пожалованиях Василия III, в Дворовой тетради отсутствовали представители этой фамилии. Они, очевидно, служили вместе с городовыми детьми боярскими: «служили по Переяславлю-Залесскому и по Ярославлю». Лишь позднее они сделали карьеру на дьяческой службе[546]. Та же судьба ожидала потомков Федора и Ивана Глебовых, хотя в последнем случае они могли и не принадлежать к «литве».

Стоит, видимо, согласиться с мнением М. М. Крома, что наиболее выдающиеся представители смоленского боярства покинули свои земли, переселившись после взятия Смоленска на другие территории Великого княжества Литовского[547]. Отчасти, вероятно, по этой причине на московской службе никому из них вплоть до середины XVI в. не удалось добиться сколько-нибудь значимых успехов. Свидетельство родословной о пожаловании в кормление В. Я. Демьяновичу стольничего в Коломне в 1516 г. является единственным примером подобного рода, притом что указанное кормление имело явно второстепенный характер.

Отмеченное наблюдение распространяется и на других представителей «литвы дворовой». Из них всех вплоть до 1540-х гг. разрядные назначения получали только сам М. Л. Глинский и некоторые его сподвижники, а также С. Жеребятичев. Стоит добавить, что Я. И. Ивашенцев держал в кормлении волость Сяма Вологодского уезда. В целом представители этой группы заняли довольно скромное положение, которое не изменилось даже после брака Василия III с Еленой Глинской. Сама она, похоже, не слишком благоволила к своим родственникам и их окружению. Ее амбициозный дядя М. Л. Глинский закончил свою жизнь в заточении (1534 г.). В московском плену в это же время продолжал находиться еще один представитель этой фамилии – князь Юрий Глинский[548].

Князь Иван Васильев Вяземский в 1556 г. обладал окладом в 250 четвертей. Фактически же ему принадлежало всего 170 четвертей («сказал» ранее 130 четвертей). Этот оклад мог быть результатом нескольких десятилетий внутрисемейных разделов. Тем не менее, для сопоставления, новый литовский выходец князь Михаил Свирский, который, кроме Дворовой тетради, не встречается в других делопроизводственных документах, в 1550-х гг. обладал окладом в 700 четвертей[549].

Вероятно, на положение этой группы продолжало влиять их соотнесение с М. Л. Глинским. Особенно четко взаимосвязь прослеживается применительно к князьям Жижемским. Падения и взлеты представителей этой фамилии происходили синхронно с перипетиями придворной карьеры Глинских – опала и заточение во второй половине 1510-х гг., «стратилатские» назначения начала 1530-х гг., а затем и участие в подготовке свадьбы Ивана IV и Анастасии Захарьиной в 1547 г. Связь с Глинскими сохраняли, видимо, и Гагины. В 1555–1556 гг. Василий Гагин вместе с Дмитрием Жижемским послушествовали в отказной грамоте Михаила Васильевича Глинского на куплю его брата Юрия в Переславском уезде[550].