Разочарованием стал неудавшийся мятеж князя М. Л. Глинского. И дело было не только в отсутствии территориальных приобретений, который он мог бы принести. Декларируемая широкая поддержка местного населения, подогреваемая лозунгами о защите православия, привела в итоге к выезду всего нескольких десятков лиц, военный потенциал многих из которых оценивался впоследствии весьма невысоко. В 1522 г. во время переговоров о мире послам В. Г. Морозову и А. Н. Бутурлину была сделана инструкция о возможном размене пленными. Учитывая большое число представителей знатных фамилий в литовском плену (особенно после злополучной битвы под Оршей 1514 г.), они могли пойти навстречу требованиям представителей Сигизмунда Казимировича о выдаче им некоторых соратников М. Л. Глинского. Все они были разделены на две группы: те, кого нельзя было отдавать ни в коем случае («отговаривати накрепко»), и остальные. К первой группе, кроме самого князя М. Л. Глинского, были отнесены только Михаил Семенов (Александров), Якуб Ивашенцов, Петр Фурс и их «братья». Теоретически рассматривалась также даже вероятность выдачи племянников этого опального вельможи[523]. Многие другие его соратники остались на литовской службе, где сумели получить прощение за свою измену: князья Федор и Андрей Лукомские, Богуш Заранкович, земянин Иван Немирич, Федор Колонтаев. В последнем случае тем не менее в Москву выехали его жена и дети: «великие шкоды впад, иж он сам был в руках в того здрайцы нашого князя Михаила Глинского, и оттоль въехал, а жону и дети там зоставившь». «Зрадцою» был также его родственник Богдан Колонтаев[524].

Всего же из когорты связанных с М. Л. Глинским лиц (уже после 1508 г. московской стороной было вытребовано разрешение на выезд для его братанича Зверя Зверева) лишь несколько человек получали впоследствии разрядные назначения. Среди них Якуб Ивашенцев, Михаил Андреев Зверь (вероятно, одно лицо с упомянутым ранее Зверем Зверевым) и князья Дмитрий и Василий Жижемские (только с 1532 г.). При этом, по крайней мере, Василий Никольский, королевский писарь, не задержался на службе у Василия III. Уже в 1511 г. им «презвитером Никольским» по повелению сербского воеводы Стефана Якшича, родственника Глинских, при дворе которого он, видимо, и нашел свое пристанище, было составлено «Сказание о исхождении Святого Духа». Вернулся в Литву и Ульрих Шелендорф, сборщик податей М. Л. Глинского[525].

Уже в 1514 г. сам М. Л. Глинский был обвинен в связях с королевским двором (небезосновательно) и отправлен в заточение. Очевидно, в измене были обвинены и некоторые близкие к нему лица. В 1515–1516 гг. «сидел поиман» Дмитрий Жижемский, который в это время занимался перепиской книг. В 1515 г. было выдано несколько жалованных грамот на владения в Можайском и Медынском уездах. Предшествующими владельцами в них были указаны князья Александр Иванович Мамаев и Василий Львович Глинские, а также Семен Царевский и Денис Васильев, «люди» М. Л. Глинского[526].

Похоже, репутация соратников М. Л. Глинских была серьезно подпорчена, что наложило свой отпечаток на отношение к остальным выходцам из Великого княжества Литовского, тем более что в 1514 г. был раскрыт пролитовский заговор в недавно захваченном Смоленске, в котором были замешаны некоторые виднейшие представители смоленского боярства[527]. После неудачи в Оршанской битве 1514 г. вернулся на литовскую службу князь Михаил Иванович Ижеславский (Мстиславский). Не случайно донос Федора Крыжина в 1523–1524 гг. о намерении бежать в Литву нескольких детей боярских из числа «литвы» (Федора Каргашина, Щукиных и их племянника Ивана Белого) вызвал серьезное расследование, материалы которого отложились в государственном архиве. Стоит добавить, что упомянутые здесь Щукины были охарактеризованы как «Глинского люди». Слугой Глинских был, вероятно, и сам Ф. И. Крыжин. Трое Крыжиных выехали вместе с М. Л. Глинским в 1508 г. в Москву[528].

Зачастую в течение нескольких десятилетий некоторые семьи по нескольку раз успевали отметиться на службе у противоборствующих сторон. Князь Б. Ф. Глинский, например, был захвачен в Путивле в 1500 г., а затем вынужденно присягнул Василию III. Его сын Владимир находился с отцом на московской службе. В 1527 г. он выехал в Литву, однако затем около 1540 г. вновь переметнулся к ее противникам. Сын В. Б. Глинского Богдан и жена при этом остались на месте. Стоит отметить, что примерно в это же время «до Москвы втек» князь Петр Горчак. Это, скорее всего, князь Петр Федоров Горчак Капуста, который незадолго до этого обратился к В. Б. Глинскому с иском о признании его прав на отцовское наследство[529].

Неудивительно, что многие литовские выходцы первых двух десятилетий XVI в. целенаправленно переводились в восточные уезды, на казанское направление военных действий. В этом отношении не было особой разницы между ними и, например, представителями «изменного» новгородского боярства. С течением времени из этих выходцев была сформирована группа так называемой «литвы дворовой», представленной сразу в нескольких рубриках Дворовой тетради. Несмотря на то что этот документ является единственным целостным источником, свидетельствующим о ее существовании (в Тысячной книге 1550 г. как «литвин» был обозначен Яцкой Булгаков Захарьин), вряд ли приходится сомневаться в длительном функционировании этой группы. Помимо «литвы дворовой» по логике должна была существовать и «литва городовая». Упоминание о последней группе содержалось в упомянутом деле Ф. И. Крыжина и Щукиных: «велел всей литве быти у собя», «обыщи того детми боярскими муромцы и литвою всеми». Можаичи и «с литвою» упоминались в разряде казанского похода 1549 г. В родословной Полтевых упоминается несколько человек, которые «в 7045 году книге написаны в Ярославле Литвою», хотя в этом случае речь могла идти о Дворовой тетради[530].