Когда Сабина наконец добралась до Блю, у той подогнулись ноги. Сабина подхватила ее, закинула ее руку себе на плечо, помогла подняться на ноги, крепко прижимая к себе.

– Молли! Молли, я ее нашла, идите сюда… идите сюда и помогите мне! – Она потащила Блю к мосту, и та шатаясь побрела за ней, стараясь идти самостоятельно, однако у нее совершенно не осталось сил. Сырое мыльное зловоние реки перекрывал аромат ванили с медом, исходящий от кожи Сабины. Блю ощущала запах ее свежевыстиранного воротника под вощеным дождевиком. Она чувствовала сильные руки Сабины, стиснувшие ей талию, а плечо Сабины впивалось ей в подмышку.

Они перебрались через мост, один мучительно медленный шаг за другим, и оказались на противоположном берегу. Здесь воды было меньше. Блю почувствовала, как ее уровень понизился от бедра до голени. Ветер терзал ее промокшее тело. Тучи снова разверзлись, проливаясь дождем. Миссис Парк встретила их, принимая на себя вторую половину веса Блю, и они все втроем потащились к дому. Ведущая к крыльцу дорожка скрылась под водой. Вода лизала порог, ворвалась в затопленную прихожую, когда миссис Парк открыла входную дверь.

На столе лежала наготове стопка полотенец. Рядом стоял Милтон, опираясь на ходунки.

– Слава богу! – пробормотал старик. – Спасибо тебе, Иисусе!

Онемевшими от холода пальцами Блю расстегнула молнию куртки. Сабина усадила ее в кресло, а миссис Парк обернула ее полотенцем, прикрывая волосы, спину и плечи.

В комнате было светло и тепло. Закрыв глаза, Блю видела то, что сделала; открыв глаза, она терялась. Дрожа и клацая зубами, девушка попыталась расстегнуть застежки водонепроницаемых штанов, но миссис Парк, отстранив ее руки, сделала это сама. Она стащила с Блю сапоги, сняла промокшие насквозь носки.

– Извините… – пробормотала Блю, чувствуя себя беспомощным инвалидом, за которым нужно ухаживать.

– Помолчите! Несколько минут – и вы будете как огурчик. Как только вы снимете все промокшие вещи, вам станет лучше. Вам нужно переодеться в сухое, отправить внутрь кружку чего-нибудь горячего, и скоро вам станет гораздо лучше. Джошуа идет следом за вами?

Милтон, отвернувшийся, чтобы не смотреть на раздетую Блю, бормотал себе под нос благодарности Господу. Старика трясло; если бы не ходунки, он упал бы.

– Извините, – снова сказала Блю, и челюсть ей свело так, что она больше ничего не смогла сказать, даже если бы хотела. Но она не хотела. Не знала, что сказала бы, если бы могла.

– Я положу полотенца на диван – нужно ее уложить, ей необходимо отдохнуть. – Сабина стащила с Блю толстовку, и от нахлынувшего свежего воздуха дрожь перешла в сотрясающие все тело судороги. – Господи, да ты промокла насквозь! – Руки Сабины были нежными, однако прикосновение мокрой хлопчатобумажной ткани футболки, снимаемой с сырой, нежной кожи, вызвало мучительную боль.

Миссис Парк поспешила из комнаты; Сабина вытерла полотенцем волосы и кожу Блю. Та попыталась было поднять руки, чтобы ей помочь, однако сил у нее не было. Вернувшись, миссис Парк натянула на Блю через голову теплый сухой свитер, помогла ей просунуть руки в рукава.

– Это свитер Джошуа, – объяснила она. – Он не будет против. Он очень за вас тревожился, отправился вас искать, но, я так понимаю, вы его не встретили? Да? Вы пришли с той стороны через мост, а он отправился в противоположную сторону, туда, куда, как мы видели, вы направились. Я пробовала звонить ему на сотовый, но связи нет. Надеюсь, он скоро вернется, вы согласны? Да, он скоро вернется. Когда он вернется, он обрадуется, узнав, что с вами все в порядке. Вы его не видели?

Блю замерзла, как в склепе, но она поймала себя на том, что вспотела, почувствовав прикосновение к телу свитера мертвеца. Она попыталась оторвать ткань от кожи, но отяжелевшие руки ее не слушались, попыталась встать, но Сабина ласково уложила ее обратно на диван. Блю почувствовала, как мягкое полотенце прикоснулось ей к щеке, как ее накрыли одеялом, почувствовала тепло пламени в камине, облизывающее ее. События минувшего дня были готовы ворваться в ее сны.

Двадцать пять лет

Блю убедила себя в том, что сможет жить одна. Она разогревала по второму разу еду, купленную в супермаркете, выключила отопление в комнате матери, подала заявление о снижении муниципального налога, поскольку теперь жила одна. Она загнала все мысли о том, что совершила мать, кем она была, в наглухо запертый ящик, который задвинула на задворки сознания.

Блю читала журналы, оставленные посетителями в столовой, пытаясь понять, как ей следует жить, если дома никого нет и заботиться не о ком. В обеденный перерыв она отрывалась от своих сэндвичей, когда кто-нибудь заводил разговор о планах на выходные, старалась изобразить заинтересованность и ловила себя на том, что ладони у стали липкими от надежды, предвкушения, нервов, однако ее никогда не приглашали принять участие. Раза два на нее смотрели как-то странно, говоривший понижал голос, по крайней мере один человек сдерживал смешок, и Блю оставалось только снова уставиться на свой сыр с маринованным огурцом. По выходным она отвлекалась телевизором. Она выбирала передачи, которые Бриджет ни за что не стала бы смотреть: спорт, медицина, новости – программы, наполненные людьми, не имеющими ничего общего с ней самой и тем более с Бриджет.

Блю просмотрела все серии «Контроля разума»[54], ощущая необъяснимую связь с Брауном. Она просмотрела так называемые «психологические» разговоры о призраках в «Знакомстве с привидениями»[55] и рассмеялась впервые за много недель.

Свободное от работы время тянулось невыносимо медленно, а отвлечь мысли было нечем. Потребность узнать больше о преступлении матери коварно подтачивала рассудок Блю изнутри; он покоился на одной прочной дубовой балке – но даже самые здоровые мысли разрушаются, если их постоянно теребить. Блю думала: «Нужно приготовить завтрак», а рассудок отвечал ей: «Каким завтраком она накормила в тот день Боди и Арлу?» Она думала: «Мне нужно постирать белье», а рассудок спрашивал: «Почему она это сделала? Почему?» Она думала: «Я не могу с этим справиться, мне нужно выйти из дома, нужно погулять», а рассудок говорил: «Мама держала Арлу под водой до тех пор, пока та не захлебнулась. Как она смогла это сделать? Как после этого она могла жить со своей совестью?»

Она бы не смогла.

Блю знала свою мать практически наизусть, и та не была насквозь плохой, насквозь злой, потому что она любила Блю, и та это чувствовала.

Она запросила в медицинском архиве историю болезни Бриджет. В ожидании она читала про послеродовой психоз, про долгосрочную послеродовую депрессию, про личностное расстройство. Она представляла себе Бриджет на протертом синем диване, сцепившую пальцы, уставившуюся отсутствующим взглядом на стену.

Бриджет Форд