— Это все из-за тебя! — хрипло проговорила девочка.

Анна почувствовала, как к горлу подкатывает ком.

— Ты виновата в том, что случилось!

— Лена, я… я не хотела!

— Какая ты к черту мать? Ты ничего не можешь, даже мужика себе найти нормального! Вокруг тебя гибнут дети! Ты самая отвратительная мать на свете!

— Не говори так!

— И знаешь что? — взгляд Лены стал ледяным. — Машеньку ты тоже убила!

Анна в ужасе открыла глаза, едва сдержав крик. В палате царил полумрак, лишь доносилось едва слышное гудение электрических приборов. Лицо Смолиной было мокрое от пота, ее била дрожь. Она взглянула на Лену — та по-прежнему была в бессознательном состоянии, но ее губы едва заметно шевелились.

Анна приложила ухо почти к самым губам девочки и услышала:

— Пхоа… пхоа…

— Вы верите, что после смерти мы попадем на небеса?

Мрак густился вокруг музейных экспонатов. Это был не тот мрак, который Анна обнаружила в себе во время сеансов психотерапии — пугающий, липкий, затягивающий, как в болото — и потому его избегала. В музее мрак был другой — он пах книжной пылью и тайной.

— Айно, вы рационал, — сказала Хельви. — Вы не привыкли сталкиваться со сверхъестественным, не привыкли верить в существование чего-то помимо этого мира.

— Дело не в этом, — покачала головой Смолина. — Я не верю, что можно здесь жить как хочешь, творить черте-что, а потом помолиться и вдруг в одно мгновение стать чистым и всепрощенным. Не бывает такого. За каждое преступление придется отвечать.

Хельви улыбнулась.

— У буддистов существует такое понятие как «карма». Она тянется за человеком на протяжении многих воплощений, которые проходит его душа. По их вере если ты сделал что-то плохое в этой жизни — ты ответишь за содеянное в следующей.

Смолина подумала, что это какие-то дерьмовые правила. В другие жизни она как-то не особо верила. А вот в существование убийц, насильников, маньяков — вполне, потому что видела последствия их поступков, завернутые в полиэтилен. Но тогда выходит, что можно творить все что угодно. Потому что если вдруг никакой загробной жизни и череды перерождений нет, и после смерти ждет лишь тьма и могильные черви — тогда зачем нужна мораль? Можно хоть сейчас взять нож и пойти резать всех направо и налево.

— В верованиях карелов все иначе. Мы верим, что после смерти душа попадает в загробный мир, где ей предстоит продолжить свой путь. Смерть обозначается словом «hengenlähtö» — уход духа. «Henki» — дух, дыхание — отделяется от тела и уходит в загробный мир.

— Что может означать летучая мышь? Это как-то связано со смертью?

Хельви покачала головой.

— У карелов — нет. Но в мифологии славян есть злой дух — Ночница или Полуночница. Она превращается в летучую мышь, приходит в ночи и высасывает жизненную силу из младенцев, — Хельви многозначительно посмотрела на Смолину. — По поверью Ночницей становилась та, кто не имела при жизни детей. Такое бывает, когда мать в сердцах прокляла… Полуночница может подложить в колыбель деревянную чурку, а ребенка забрать в мир духов. Но мать вместо полена в колыбели будет видеть ребенка.

Слова болью отдавались в сердце Анны. Даже легенды и сказания упрекали Смолину, мол, смотри, вот что бывает с бабами, которые не могут родить! Взять бы этих древних сказителей за шиворот, тряхнуть хорошенечко да прокричать прямо в лицо: «Да хочу я детей, хочу! Ты хоть понимаешь, каково это? Хотеть ребенка, но знать, что никогда — никогда! — ты не сможешь подарить жизнь маленькому, теплому комочку любви? Откуда тебе знать, сказитель?»

— Чтобы защитить дитя, матери плели Куватку — оберег в виде куколки без лица, — продолжила Хельви. — Первую Куватку мать делала еще до рождения ребенка, пока беременна, ни в коем случае не используя острых предметов! Куватку вешали над колыбелью, и когда приходила Полуночница, она не видела младенца. После родов Куватки сжигали, чтобы уничтожить дурную энергетику.

— При чем тут славянская мифология? — не выдержала Смолина.

— Здесь, в Карелии, мы живем на стыке, Айно, словно на разломе тектонических плит. Стык эпох, стык культур, стык верований. Потому так и трясет.

Хельви была права. Все смешалось в одно — язычество и христианство, карелы и славяне, осколки СССР и веяния нового времени; древние легенды и реальность, правда и вымысел. Убийцы и их жертвы… Все это попадало в один огромный чан, в котором перемешивалось, перемалывалось до однородной массы. И отделить одно от другого не представлялось возможным.

Хельви внимательно взглянула на Смолину.

— Ты запуталась, Айно?

— Я словно хожу по лабиринту, и никак не могу найти выход.

— Важнее, как ты нашла туда вход?

Хельви указала рукой на фото странного рыбака в синем кафтане, островерхом красном цилиндре, красных же штанах и ботинках, мысы которых были загнуты кверху. В руке у него была пара здоровых рыбин.

— Когда-то давно на этой земле жили Саамы — древнейший народ Карелии, потомки кроманьонцев. Их называли «лопари». От них произошло название северной Лапландия — «земли лопарей». Этому народу много тысяч лет, но сейчас их знания утрачены, — Хельви вздохнула, словно мысленно оплакивая целый народ. — После Октябрьской революции семнадцатого года советы начали осваивать Кольский полуостров. Саамов перекраивали, словно кукол, насильственно вытесняя их культуру, предавая забвению традиции. Лишь немногие смогли перестроиться на новый лад. Мудрость, знания и опыт Саамов, пронесенные сквозь тысячелетия, оказались практически уничтожены. Но кое-что осталось.

Хельви сняла с одной из многочисленных полок фотографию с изображением огромных камней, выложенных по спирали.

— Это Саамский лабиринт. Он означает переход от жизни к смерти.

Смолина недоверчиво смотрела на фото. Кто-то выложил на горе спираль из камней и сказал, что это древний магический портал? Ок.

— Археологи считают, что им порядка семи тысяч лет. Камни весят тонны, и никто не понимает, как их могли туда приволочь. Ходят легенды, что когда-то здесь жили великаны, которые и выстраивали эти спирали. Каждый камень, каждое дерево — все живое. Считалось, что камни лабиринта могут исполнять желания. Для этого надо было обратиться к духу