что вахтерша подпрыгнула.

«Еще раз обдумав все то, что произошло между тобой и нашей семьей, я пришел к выводу: компенсация, назначенная законом, слишком невелика, чтобы возместить нанесенный ущерб полностью. Надеюсь, эта скромная сумма поможет загладить все возникшие шероховатости…»

Шероховатости? Это теперь так называется? Если бы Оливия не была дочкой министра, я бы сейчас торчала в тюрьме или тащилась на каторгу, скованная с десятком других каторжан, без разбора пола и возраста. Не говоря обо всем остальном.

«Но если ты сочтешь ее недостаточной, не стесняйся обратиться ко мне лично. Я готов полностью искупить причиненные тебе обиды».

Я смяла письмо в кулаке. Искупить… Выкупить! Как будто деньги действительно могут стереть тот страх и мерзкое чувство беспомощности. Как будто они разом уберут из памяти моей матери годы унижений и нищеты!

Но что на него нашло? Я разгладила письмо, перечитала снова.

«С надеждой на примирение, искренне твой Алдвин Вернон».

Вернувшийся посыльный отвлек меня, вручив еще одну записку от Родерика.

«Жду в нашей беседке».

Разулыбавшись, как дурочка, я сунула послание барона в карман кителя и помчалась в парк. Подходя к беседке, замедлила шаг и постаралась восстановить дыхание. Незачем ему знать, что я пробежала всю дорогу. Пригладила волосы, даром, что снова растреплются. И даже пискнуть не успела, когда Родерик сгреб меня в объятья и поцеловал.

Оторваться друг от друга удалось не сразу.

– Как твой совет? – спросила я. – В смысле, университетский.

Он улыбнулся.

– Как я и предполагал, пустая болтовня.

Кажется, все в самом деле прошло хорошо – Родерик выглядел спокойнее и мягче, будто расслабилась в нем та взведенная пружина, что заставляла его искрить.

– А у тебя как все прошло? – спросил он.

– Ты про аудиенцию? Или про маму?

Он сел сам, притянул меня к себе на колени.

– Про что хочешь рассказать.

Я задумалась. Секретов от Рика у меня не было, но пока я и сама не понимала, что и как. А между мной и матерью пока слишком много неловкости, и я не знала, сгладится ли она. Но я попробовала.

– Наверное, так и должно быть, – сказал он, выслушав. – Вы ведь совсем друг друга не знаете.

Я кивнула. Вспомнила еще кое-что.

– Вернон прислал еще один чек. Не понимаю, что на него нашло.

– Он что-то написал, кроме чека?

Может быть, в самом начале нашего знакомства я не услышала бы в его тоне ничего необычного – ничего, кроме легкого интереса. Но я успела довольно неплохо узнать Рика, и то, что послышалось в его голосе, мне совсем не понравилось.

Или я, разозленная письмом барона, опять выдумываю невесть что? Сколько раз уже было, что мысленно обвиняла Родерика во всяческих грехах, а потом всему находилось простое и понятное объяснение.

– Моя дорогая Лианор, – передразнила я. – Такое чувство, будто он подлизывается.

– Может, и подлизывается, – с деланым безразличием произнес Родерик.

Да что с ним такое? Только что был совершенно спокоен, а теперь руки, обнимавшие меня, напряглись.

– Подлизываются, когда что-то надо. Может, конечно, он хочет помириться, только зачем бы ему это? «Искренне твой», – передразнила я. – Как будто он знает.

Я брякнула наобум, но в следующий миг поняла, что это может многое объяснить. И псевдосердечный тон письма – при том, что в нашу последнюю встречу мы общались сухо и официально. И сам чек, и сумму в нем. Вот только…

Колени, на которых я сидела, стали жесткими и неудобными.

Я отстранилась, заглядывая Родерику в лицо.

– Рик?

– Он знает. – Родерик не стал отводить взгляда. – Я ему рассказал.

Я слетела с его колен, на несколько мгновений растеряв все слова. Только ошарашенно смотрела в лицо, на котором мешались вина и упрямство.

– Ты… ему… рассказал? Да я с этим…

Почему я чувствую себя униженной и беспомощной, словно я опять оказалась в тюрьме и надсмотрщик грозится «заглянуть между ног» если «буду ерепениться»?

– Да я бы с ним в одном лесу под куст не села! А ты…

– Ты уже взяла его деньги, – напомнил мне Родерик.

Щеки обожгло стыдом. Да. Я уже взяла его деньги, и после этого глупо говорить о гордости. Но…

– Я ни медяшки на себя не потратила! Только потому, что маме нужно было…

Меня замутило. Какая разница, на самом деле. Я все же продала свою гордость, и никому теперь ничего не объяснишь.

– Знаю, – кивнул Рик. – И знаю, что их не хватило. Ты взвалила на себя непосильную ношу…

– Ничего не непосильную! Я сама могу!…

– Сама ты и себя обеспечить не можешь! – взорвался он. – Не то что брать на себя ответственность за другого человека! Что ты будешь делать дальше? Что ты ей скажешь, когда пройдут месяцы, за которые ты заплатила? «Извини, мама, я больше не могу тебя содержать, возвращайся на улицу?»

– Придумаю что-нибудь! Это не повод лезть в мою жизнь!

– От моей помощи ты отказываешься. Значит, пусть твой отец…

– Он мне не отец!

Да, совсем недавно я думала, что не погнушалась бы приставить нож к горлу барона и потребовать денег на содержание матери. Но если бы пришлось поступить подобным образом – это было бы мое решение! Мое собственное, и унижение, которое я бы испытала тогда, стало бы следствием моего поступка. Моего, а не Родерика.

–…Вернет твоей матери хотя бы деньгами.

В его словах была доля разума, я и сама прекрасно понимала, что если затея с артефактами не удастся, я не смогу содержать мать. Даже если все пойдет гладко. Если она не заболеет вдруг – а вряд ли после стольких лет жизни на улице у нее железное здоровье. Если не случится еще десятка неожиданностей, которые потому и неожиданности, что заранее их не предугадаешь. Все равно стипендии не хватит.

Вот только… не деньги барона так расстроили меня. И не его попытка откупиться.

Меня мутило от унижения, словно я сидела и выпрашивала милостыню. Впрочем, дело было даже не в этом.

– Я верила тебе, Рик. Как себе самой верила. А ты пошел и просто… Просто…

Слов не хватало.

– Я не видел другого способа тебе помочь. – Он упрямо поджал губы.

В груди словно что-то оборвалось. Он не понял. Он считает, что сделал все правильно и значит…

– Я больше не могу тебе верить, Рик.

Хотела бы я заплакать, но слезы словно выжгло той болью, что загорелась внутри.

Я же с самого начала знала, что это когда-нибудь закончится. Но почему так, пресветлые боги, почему именно так?

Родерик переменился в лице. Словно мог прочесть мои мысли.