я тебя нашел и воспитал. Пусть меня накажут, но я буду прав, — в его глазах решимость, но миг спустя он выпускает ее руку из плена и толкает ее в спину. — Иди, но тебе понадобится большое покрывало…

Покрывала нет, но по пути к помосту находится несколько одеял. Пенси выдергивает их из чужих рюкзаков и поклаж, их хозяева возмущаются, но ее слишком быстро проглатывает толпа. Она знает, что всё делает правильно. Потому что никому не желает такого: ни в жизни, ни после смерти. Что дальше? Ее Кейра в клетке? Рожки у изувеченного руинника совсем немного длиннее рожек дочери. И потом? Подозревать каждого, кто ходит в шапке, в инаковости? Любой, кто не похож на жителей твоего города, враг? Пенси не желает жить в таком мире. Существующее сейчас полно опасностей и несправедливостей, смертей и неверных решений, с которыми приходится жить и которые важно помнить. Она готова делиться своим опытом и знаниями, готова признаться в проступках и извиняться за беды, пришедшие к другим по ее вине. Но она не согласна с тем, чтобы сделать этот мир еще хуже.

Пенси проходит сквозь толпу будто тенью. Чувство направления корректирует ее путь, так что окружение, защищающее помост, даже не понимает, как именно она проникла внутрь. Одеяла укрывают выставленные тела, а огнестрел в ее руке заставляет отойти помощников Тоннора в сторону. Несколько зарядов у ног противника — и Пенси приковывает к себе внимание. Но ее не беспокоит толпа внизу, важно другие:

— Алар Тоннор, ты мог забрать из того города всех, — громко говорит она. — Шестнадцать человек не вернулись из Ледяного края, десять тел ты мог вернуть скорбящим родственникам и тем самым утолить их горе. Но сделал всё наоборот. Ты разграбил могилы.

— Ты разве видишь здесь что-то, кроме мертвых дивностей? — Тоннор проходит вперед и становится напротив выставленного огнестрела. — Ты хочешь, чтобы наш мир заполонили эти существа? Я называю то, что выглядит как чудовище, чудовищем. А ты? У тебя плохо с глазами. Или ты забыла, как охотиться, Пенси Острая?

— Я вижу амбициозного охотника, идущего к власти. Ты хочешь стать Удачливым, там стань им. Но не за счет чужой смерти, — дергает головой Пенси в сторону все еще живого руинника. — И чужих мучений.

— И это говорит тот человек, кто на мучениях себе дом в два этажа купил? Не жизнь, а мечта. Какой была твоя доля в экспедиции? А ведь чем меньше вернулось людей, тем больше денег тебе досталось.

— Если так нужны средства, то мог бы и попросить, — кричит ему в ответ Пенси, — а не врать по тавернам о сирых и убогих охотниках, не рассказывать сказки о злобных руиниках и уж тем более не издеваться над этими несчастными! Это не по-человечески!

— А ты хочешь сказать, что это тоже человек? Не думал, что ты так слепа, — играя, удивленно разводит руками Тоннор. — Ты не помнишь, что такое дивность? Всё, что выходит за пределы нашего понимания. Всё, что не является человеческим. Всё, что живет в Черном лесу…

— Ты путаешь животных и тех, кто обладает умом, — Пенси горячится. — Они такие же, как мы…

— Ох… — хмыкает Тоннор и поворачивается к толпе внизу хотя по-прежнему обращается к Пенси. — Ты, верно, хочешь поставить это чудовище рядом с собой? А может, ты готова от такого ребенка родить?

— Что? — поворот в разговоре выбирает Пенси из колеи, она теряется: — Причем здесь это? Твое-то какое дело?

— А такое, что никто не беременеет в Черных лесах. Никто, кроме Пенси Острой. Отдалась зверю и гордишься этим?

— Пересказываешь трактирные сплетни и гордишься этим? — громко передразнивает его Пенси, но внутри груди всё замирает будто во льду.

— Тогда где отец твоего ребенка? Дивности съели? — Тоннор подходит близко, огнестрел упирается ему в грудь. Но он знает, что она не выстрелит. А Пенси понимает, что он прав в своих догадках.

Конечно, большинство охотников всего лишь посмеиваются над словами Тоннора. Но она чувствует и совсем другие взгляды: оценивающие, подозревающие и презрительные. Они не уверены в том, что от руинника можно родить, но всё равно сомневаются, они боятся и заранее ненавидят. «Оправдываться — не выход», — понимает Пенси. Как только она станет говорить в свою защиту, ей не удержаться, ее слова только укрепят сплетни. Еще не зная, что сказать, она набирает в грудь больше воздуха, ведь главное говорить, сбить Тоннора с толка напором слов.

— Что это за чушь! — раздается откуда-то из самых дальних рядов громкий мужской голос. — Чушь и только! — в толпе кто-то шустро проталкивается вперед, а за ним еще несколько человек. Когда говоривший наконец показывается, Пенси не сразу понимает, кто он, но следующая фраза мужчины всё расставляет по местам:

— Мой это ребенок! Мой! Как ты смеешь наговаривать! И команда моя подтвердит, что… было всё у нас, — гулко бьет себя в грудь Марек, охотник, с которым она провела свою последнюю ночь на Людоедском перевале. Он хмуро обводит собравшийся народ взглядом, а потом поворачивается к Пенси и с гулким выдохом проговаривает в одно слово: — Прости меня, мерзавца, я не знал, как к тебе подойти после всего…

Несколько секунд она совершенно растеряна и не знает, что сказать, только непонимающе смотрит Мареку в лицо. Взгляд охотника в отличие от голоса, полного раскаяния, острый и серьезный. Это отрезвляет. Пенси понимает, что придется объясниться с Мареком, но это можно сделать позже, а сейчас он предоставил ей возможность надавить на Тоннора, убрать его со сцены.

— Ты всё сказал? — со смешком кричит она Тоннору и тоже поворачивается к толпе. — Хотел запутать людей? Да, всё правда: у меня добротный дом, есть семья и ребенок. Ради этого я трудилась, охотилась, зимовала впроголодь на Людоедском перевале. Я нашла видерс и принесла жар-камни. Я теряла людей, я делала ошибки, я видела, как умер Лоухи Каравер. Я с трудом выжила в Ледяном краю. Но я не одна такая. У многих здесь семьи и дети, многих ждет после охоты теплый дом или комната, а не общежитие. Кто-то потерял друзей или супруга, кто-то не знает, как погиб его сын или дочь, кто-то до сих пор ждет возвращения пропавших…

— И что ты… — Пенси резким движением ударяет