опытный человек, радиостанцию без питания не оставит. Еще в тылу врага на Валдае получил урок.

Огнивцев, не вставая, взял со стола карту: изломанная красная линия маршрута отряда Алексеева упорно продвигалась на восток, к железной дороге Жлобин — Могилев, к Днепру.

— Судя по времени, не сегодня завтра они должны подойти к железной дороге, — сказал он уверенно.

— Я тоже так думаю, — согласился Гниденко. — Но это было скорее вчера. Сегодня — либо двадцать пять километров плюс, либо столько же минус. Как сложились обстоятельства.

— Верно. Хуже всего, если они напоролись на эшелон с солдатами, воинской частью. Это мне хорошо знакомо. Уцепятся, гады, — не оторвешься от них. Хорошо, если ночью, а днем могут и авиацию вызвать. Правда, десяток подвод в любой деревушке можно укрыть.

В землянку вошел командир партизанского отряда Семен Ероцкий. Шапка и воротник полушубка были обсыпаны сухим снегом.

— Ах и морозец! Красота. Прошелся полчаса, а помолодел на три года, — сказал он, вешая шапку на вешалку. — Ну, какие новости от наших, с Днепра?

— Пока никаких.

— Не стряслось ли что?

— Алексеев и Колюпанов калачи тертые, не пропадут со своими боевыми ребятами.

— Тертые, — согласился Ероцкий. — Может, в шахматишки сыграем?

— Можно. Вот пойду только проверю посты. Вернусь — обязательно побью тебя. А пока поручаю это Алексею Степановичу.

Огнивцев надел теплую десантную тужурку и шапку, взял автомат и вышел, крепко захлопнув за собой дверь, сбитую из березовых досок и утепленную старыми одеялами.

У землянки, переваливаясь с ноги на ногу, стоял с автоматом на груди ординарец Хамченков.

— Ну, как, Леонид, не замерз?

— Никак нет, товарищ командир.

— Что слышно?

— Ничего особого. Там — ком снега упадет, там — в гнезде ворохнется белка. В Жабовке, правда, час тому назад собаки брехали.

— Долго?

— Нет. Минуты две-три…

— Значит, прошло мало людей. Может один-два человека.

— Вот и я про то подумал. Если б наведались фашисты, то собаки брехали бы до хрипоты. Это я точно приметил. И как они их узнают? Нюхом чуют?

— Что еще мудрого пришло на ум?

— Стихи, товарищ подполковник.

— Это хорошо. Ну а какие, если не секрет?

— А вот послушайте. Стихи о Березине.

Он сдвинул на затылок ушанку, начал читать:

Течет она, течет она,

Годы и века,

Березина, Березина,

Гордая река!

       Через нее в седые дни

       Ступали вражьи сапоги.

       Но где они? Но где они,

       Те озверевшие враги?

Мы били их всей силой зла,

Чтоб больше не ходили.

За их кровавые дела

В Березине топили.

Хамченков водворил шапку на место чуть-чуть набок.

— Ну как, товарищ командир? Ничего?

— А знаешь, неплохо. Патриотично. А это в таких делах — стержень, главное. Пустышки рифмуй как угодно — так и останутся пустышками.

— У меня первое такое. А больше частушки в голову лезут. Про Гитлера, Геббельса и прочую стервядь…

— Слыхал, слыхал. Ты просто гений!

Командир молча размышлял, отойдя в сторону: «Сколько славных ребят на свете! Жил себе на тихой улочке в Москве не очень грамотный рабочий паренек Леонид Хамченков. Гонял футбольный мяч по двору, играл в войну со сверстниками… Никто и не подозревал, что придет время — и в нем раскроется чудесная душа удалого человека, смелого, неунывающего солдата, сочиняющего стихи и меткие частушки про врага. И становятся они оружием смеха».

Командир вдруг лихо заломил шапку, проговорил:

— А что, Леонид, если мы твои частушки размножим и направим, кому они адресованы?

— Это как же?.. Самому Гитлеру, Геббельсу?

— Да нет. Мы их по немецким гарнизонам распространим. На дорогах, мостах разбросаем, расклеим на стенах домов. У тебя много их, частушек?

— Ну, что вы, товарищ подполковник, — застеснялся Хамченков. — Они, как говорят, очень сырые. Но если вы так считаете, тогда, пожалуйста. Я буду только рад.

Командир и старшина Хамченков были большими друзьями, несмотря на большую разницу в служебном положении. Хамченков числился ординарцем командира и отличался беспредельной храбростью, дерзостью, находчивостью в бою, за что Огнивцев любил и уважал его. Вырос Леонид в бедной рабочей семье. Его отец попал в автомобильную катастрофу и остался инвалидом первой группы. Семья была большая, и Леонид с 12 лет пошел на заработки, помогал по хозяйству матери. Школу бросил с третьего класса. За свою жизнь и прочитал-то всего пару-другую книжек, хотя страсть как любил их читать. Хорошо играл на гармошке, сочинял частушки и сам же их исполнял, когда выпадала свободная минутка. А их выпадало так мало на его коротком веку. Товарищи любили Леонида, тянулись к нему.

Перед тем как расстаться со старшиной, командир спросил:

— А как будем рассчитываться за твои проделки в Жабовке? Как же ты умудрился без разрешения хозяев взять на пасеке несколько рамок меду и две буханки хлеба?!

— Виноват, товарищ командир. А вообще хозяин сам дал. Это хозяйка шум подняла. По неведению… Лучше всего пошлите меня на самое ответственное рискованное задание. Оправдаю ваше доверие и позор смою!

Командир хмыкнул:

— Честь выполнять боевое задание во имя Родины с риском для жизни — заслужить надо, друг ты мой. Не каждому это дано.

— Пошлите на железку, товарищ командир. Застоялся я без дела, как добрый конь… — В мольбе Леонида слышался упрек.

— Подумаю, — сказал командир. — А сейчас не отвлекайся от службы. Стихи сочиняй, когда сменишься с поста.

— Есть! — обрадовался Леонид.

Переполох в Рогачеве

С декабря сорок первого года не донимали никакие особые заботы коменданта города Рогачева майора Штромбе. Зима прошла сравнительно безмятежно в Рогачевском районе. Правда, летом партизаны пошаливали, но их диверсии особой тревоги в службе комендатуры не вызывали. 17 февраля в Гомеле на совещании военных комендантов области майор Штромбе удостоился чести быть поставленным в пример всем военным комендантам со стороны шефа гестапо бригаденфюрера Вильнера. Шеф даже вручил ему памятный подарок от гауляйтера Белоруссии за верную, безупречную службу великой Германии и фюреру.

Майор возвращался в Рогачев на своей машине в хорошем настроении. Еще бы! Ему явно светило повышение в службе и воинском звании. Подъезжая к Жлобину, он решил отметить удачу ужином в одном из ресторанов города. Из укромного уголка ресторана он услышал знакомый голос:

— Майор Штромбе! Мы вас поздравляем с успехом и просим к нашему столу.

Раскланивался с ним военный комендант Жлобина, недавно назначенный на эту должность после ранения на Восточном фронте.

— Что вам помогает в этой дикой, необузданной стране поддерживать такой строгий порядок? — спросил он у Штромбе.

— Преданность великой Германии и фюреру, — чуть высокопарно, но с верой в