нем, но, может, все обстоит как раз наоборот? Почему он здесь? Он слишком молод, чтобы участвовать в убийстве моей семьи, но я не хочу быть такой, как эти глупые тетки в фильмах, которые доверяют плохому парню, потому что он мил с ними и он им нравится. Смотришь такой фильм и бросаешься тапками в телевизор. Орешь им, чтобы не были такими идиотками.

– Он никто, – отвечаю я. – Со мной все в порядке.

Зак пристраивается рядом со мной и идет шаг в шаг.

– Хочешь об этом поговорить?

Все идет не так. Мне нужно сказать ему, чтобы он уходил.

– Хочешь кофе? – спрашиваю я.

«Что я делаю?» Этот вопрос вырывается сам по себе, обойдя моего внутреннего цензора до того, как я успела хоть что-то сообразить. Но я не хочу быть одна.

Я иду вместе с Заком к себе домой, мы оба заходим.

– Кто был этот тип? – снова спрашивает Зак. – Он к тебе приставал из-за… того, кто ты?

– Нет, честно, это был какой-то придурок. Беспокоиться не о чем. Я могу за себя постоять.

Я думаю про угрозу Заку. Мне следует ему об этом рассказать или таким образом я подвергну его еще большей опасности? Мне следует отпустить его.

Я обхожу письменный стол, который сразу бросается в глаза – его никто так и не сдвинул из центра гостиной. А мне так пока и не удалось добраться до потайного ящичка.

– Не обращай внимания. Это стол моей бабушки, – поясняю я.

Зак рассматривает его, потом переводит взгляд на меня.

– Из Красного дома?

Я киваю.

– Мне помочь тебе его передвинуть? Куда ты хочешь его поставить?

Хороший вопрос. Совершенно очевидно, что места для этого письменного стола в моем доме нет.

– Пока не уверена.

– В общем, он может и здесь остаться. Необычно, но кому какое дело?

– Пока пусть стоит тут. Давай выпьем чего-нибудь. Если не хочешь кофе, у меня есть сидр, но совершенно ужасный.

– Ну, если ты его так рекламируешь, устоять трудно.

Я иду в кухню и беру две бутылки сидра. Зак чуть-чуть подвигает письменный стол, чтобы протиснуться вслед за мной.

– Сейчас что-то сдвинулось и щелкнуло под столом, – сообщает он.

Я так резко поворачиваю голову, что чуть себе шею не сворачиваю.

– Что?

Зак запускает руку под столешницу, ощупывает ее, потом садится на корточки, чтобы получше рассмотреть.

– Там какая-то маленькая деревянная защелка.

– Что-то открылось? – спрашиваю я, вручая Заку бутылку сидра.

– Возможно. Раздался какой-то щелчок. На эту защелку закрывается какой-то ящичек или еще что-то? Как интересно.

Я одним глотком выпиваю половину бутылки сидра и отвечаю:

– Вполне может быть.

Я наклоняюсь, вынимаю из письменного стола ящик, просовываю руку к дальней стенке и пробую понять, смогу ли я теперь попасть внутрь.

– О боже, там потайной ящик? – спрашивает Зак. – Круто!

Я долго вожусь, но так и не могу понять, как же он открывается.

– Ты можешь посветить сюда фонариком на телефоне? – спрашиваю я.

Зак садится на корточки рядом со мной и направляет луч света в темноту. Он так близко, что я чувствую запах стирального порошка, исходящий от его одежды. Мне нравится, что он не предлагает все сделать сам, вместо этого он действует, исходя из того, что я вполне компетентна, держит телефон ровно и под нужным углом. Освещение помогает, мне удается повернуть и потянуть за маленькую ручку, и крошечная дверца открывается, издав негромкий звук.

Я засовываю руку внутрь и достаю льняной мешочек.

– Как интересно! – Зак сидит на корточках. Вид у него невинный. На меня накатывает грусть оттого, что сама я никогда не была такой – уверенной в себе, способной испытывать возбуждение и восторг, с любопытством относиться к миру.

Я быстро улыбаюсь ему и высыпаю содержимое мешочка на свой низкий столик. В нем оказываются четыре старые аудиокассеты.

– Вау, ретро, – говорит Зак.

– Тебе дозволяется сидеть на диване, – говорю я. – Хотя должна признаться, что нашла его на улице.

– Отличная находка.

Он усаживается на диван, я плюхаюсь рядом, но не слишком близко, и беру в руку одну из кассет. Сбоку написана дата: «7/8/05».

– Твоя бабушка что-то записывала на кассеты? – спрашивает Зак. – Любила микстейпы?[46]

– Не знаю. – Я рассматриваю кассету. – А как их прослушать?

– Вероятно, на eBay можно купить старый проигрыватель. Или как-то преобразовать их в МР3. А почему она их спрятала в потайном ящичке своего письменного стола?

– Не знаю.

– Ты хотя бы примерно представляешь, что на них?

– Нет, Зак, не представляю.

– Прости, я не хотел совать нос не в свое дело. У тебя в жизни столько проблем, а я тебе совсем никак не помогаю.

– Все нормально. И ты помогаешь. Но это просто несколько старых кассет. Давай поговорим о чем-нибудь другом. – Я не знаю, почему эти кассеты меня пугают, но мне от них не по себе. Мне хочется на какое-то время отвлечься от них. Я откидываюсь на спинку дивана и делаю глоток сидра. – Ты увлекаешься орнитологией. Что ты знаешь про ворон?

– Хм… интересная смена темы. Они тебя запоминают, если ты как-то им навредишь.

– Правда?

– О да. С воронами шутки плохи. Они долгие годы помнят лица. С ними проводили эксперименты. Если не ошибаюсь, люди, участвовавшие в эксперименте, надевали маски с лицами президентов США. Если кто-то в маске с лицом Джорджа Буша забирал у вороны еду, то она больше никогда не подойдет к Джорджу Бушу.

– Предполагаю, с маской с лицом Трампа и предварительная подготовка не потребовалась.

– Да уж. Вороны не дураки.

– На самом деле это очень интересно.

Значит, вороны узнают лица. Я думаю про ворону, которая сидит на шкафу в игре Джозефа. Можем ли мы каким-то образом увидеть все происходящее взглядом вороны, а не моим искаженным?

Я смотрю на Зака и говорю:

– Мне нравится твоя татуировка. Она имеет какое-то особое значение?

Он касается своей щеки.

– Она не вызывает у тебя отторжения? Большинству людей не нравится, что она у меня на лице. В подростковом возрасте у меня был период протеста. Она очень мешает во время интервью при приеме на работу.

– Мне она нравится, – повторяю я. – Я не могу представить, чтобы людей, которые ищут каменщика, такое вообще волновало.

– Ты очень удивишься. Ответ на твой первый вопрос: нет, она не имеет никакого особого значения. Только что я очень люблю деревья. Это лист дуба.

– А твоя работа тебе нравится? Мне всегда казалось, что это невероятно тяжелая работа, и мне всегда было жаль людей, ее выполняющих.

– Обычно да. Но она помогает мне