– Где они заперты? – закричал я.

– В дворцовой тюрьме. Только не говори мне, что намерен пойти туда!

Мысль о том, чтобы ждать, соглашаться и терпеть, настолько претила мне, что я предпочитал множить попытки, пусть даже они будут непродуктивны. В моих ногах, руках и мозгах кипела кровь – требовала, чтобы я бежал, дрался, действовал, иначе меня разорвет от ярости и нестерпимой боли.

Я домчался до дворца, левое крыло которого, представлявшее давящее своей массой укрепление из громадных камней, было предназначено для содержания узников. Судя по всему, не один я принял такое решение: перед тюрьмой собралась плотная неспокойная толпа. У подножия крепостной стены слышались рыдания и сетования; родственники плакали, дети звали отцов, супруги – мужей, старики – своих сыновей или дочерей. Орали охваченные общей тревогой младенцы. Многочисленные солдаты перед приземистыми крепкими воротами выставляли свои щиты и копья против тех, кто выкрикивал угрозы. Меня удивила покорность египтян: если кое-кто и молил пощадить своих близких, то большинство выпрашивало лишь последнее прощальное объятие. Никакого возмущения, никакого гнева – только скорбь и безутешность. Впрочем, стражи, по правде сказать, не прибегали к устрашению; плечом к плечу, бесстрастные, они просто стояли навытяжку перед воротами. Никогда мне не удастся побудить эту толпу к бунту!

Я отошел подальше, чтобы сориентироваться на местности и разработать план. Разве я не бессмертен? Вот и случай воспользоваться этим даром молнии: если меня ранят, мои раны зарубцуются, при фатальном исходе я возвращусь к жизни; мне вообще не имеет смысла осторожничать.

Внимательно обдумывая имеющиеся возможности и разнообразные способы найти Мерет, я разработал множество тактик. Увы, в каждой гипотезе мой план наталкивался на реальность: один против десяти. Бой представлялся неравным. Даже если предположить, что я живым доберусь до подземелья, где заперта Мерет, бежать нам не удастся. И мой героизм только ускорит ее смерть.

Я вздрогнул: солнце утратило полдневный жар и потихоньку стремилось к закату, температура понижалась. Что делать?

Неферу!

Что же я раньше об этом не подумал? Вот кто освободит Мерет.

Я понесся к главным воротам дворца. Штат караульных утроился. В тот день Сузер запретил все визиты. Он знал, что, принося в жертву челядь, он возобновляет ставшие архаичными древние обычаи, которым следовали первые династии фараонов. В основном принято было ограничиваться помещением подле покойного ушебти – статуэток из бронзы или глазурованной глины, которые в потустороннем мире изображали челядь. Сузер, новоиспеченный фараон, опасаясь, что не добьется от приближенных добровольного согласия принести себя в жертву, предпочел арестовать прислугу, чтобы таким образом утвердить свою власть и власть отца.

Некоторые часовые узнали меня, однако пропустить во дворец отказались. Я всячески пытался смягчить их, спорил, торговался, обещал, соблазнял, шутил: они оставались непоколебимы.

Я бросил взгляд в небо, и кровь застыла у меня в жилах. Голубой небосвод бледнел. Что делать?

Из дворца украдкой выскользнула пухленькая фигурка и двинулась вниз по наклонной улочке. Я в три прыжка нагнал ее и ухватил за плечо. Иохаведа вздрогнула.

– Умоляю, беги к Неферу, скажи ей, что она должна срочно принять меня. Стражники не пропускают.

Молодая женщина обернулась и издали глянула на часовых:

– Они не дадут мне войти.

– А ты попробуй!

– Бесполезно.

– Ты кормилица на службе царской семьи!

– Для них я всего лишь девушка из еврейского квартала. Мне очень жаль.

Она высвободила плечо из моих пальцев. Я преградил ей путь:

– Мерет скоро убьют.

– Мерет?

– Ту, что сохранила жизнь твоему сыну. Ту, что подобрала в тростниках корзину и принесла твоего малютку принцессе. Ту, что поручила тебе кормить его.

Иохаведа зарделась:

– Почему ты говоришь о Моисее так, будто это мой сын?

– И правда, почему? Во всяком случае, я больше никогда этого не повторю, если ты окажешь мне услугу. Докажи Мерет свою благодарность. Предупреди Неферу. Ну же, смелее.

– Смелее? Я ненавижу смелость! Единственный раз, когда мне ее хватило, я оставила своего ребенка.

С этими словами она развернулась и стала подниматься к дворцу. Я видел, как она спорила, солдаты отталкивали ее, она не уступала. Смиренно склонив голову под покрывалом, она упорствовала. В конце концов стражникам наверняка наскучило, и они позволили ей войти.

Страх, что Мерет казнят, отравлял мне каждое мгновение. Сердце бешено колотилось. Я больше не сдерживал нетерпения и готов был завалить всякого, кто потревожил бы меня.

Ожидание затягивалось. Иохаведа давно успела бы передать мое поручение. Что же она не возвращается?

Далекое солнце уже спускалось к горизонту, отпала необходимость запрокидывать голову. Я смотрел на то, чему мы не можем смотреть в лицо, не зажмурив веки; я напряженно вглядывался в него, призывая его помедлить. Я вдруг поймал себя на том, что называю его Ра и обращаю к нему местные молитвы.

И тут меня окликнула Птахмерефитес:

– Ноам!

Стоя за стеной караульных, низкорослая компаньонка посылала мне знаки. Я подбежал к ней.

– Что случилось? – пронзительно крикнула она.

– Спасибо за помощь, но я доверю это только Неферу.

Слегка обидевшись, она велела солдатам расступиться и привела меня в покои принцессы.

Неферу выплывала из крепкого сна. Угрюмая, но не такая пьяная, как утром, она страдала от двойного недомогания. Я торопливо описал ей ситуацию. Она выслушала меня, прижав пальцы к вискам, как если бы на ее голову градом сыпались стрелы моих слов. Я не умолкал, я был красноречив и убедителен, жалобно умоляя ее избавить Мерет от смертельной участи.

Она подняла голову, задумалась:

– Я не согласна. В потустороннем мире отец имеет право на свой оркестр.

– Да брось, Неферу, он терпеть не мог музыку!

– Я запрещаю тебе так говорить.

– Тебе это известно так же хорошо, как мне: он зевал, когда пели, и засыпал, когда звучали инструменты.

– Не важно! Нам следует уважать его положение, его величие и достоинство. Как это возможно – фараон, лишенный своей челяди и своего двора? Я желаю, чтобы в его пирамиду поместили как можно больше мумий. Кстати, мне очень жаль, что Сузер не приносит в жертву весь гарем отца.

– Отсутствие Мерет в потустороннем оркестре даже не будет замечено.

– Ложь! Обряд без арфы – это не обряд. Обед без арфы – это уже не обед.

– Но ведь в оркестре две арфы, верно?

Ненавидя себя за то, что прибег к подобному приему, что собираюсь погубить коллегу Мерет, чтобы спасти ту, которую люблю, я уже не владел собой:

– Потребуй, чтобы Мерет сохранили для тебя, принцесса, для твоего