меди, малахита или бирюзы. Каждый углублял знания о том или ином заболевании. Пользовавший писцов приобретал опыт в области лечения запоров и болезней заднего прохода, совершенствовал составы слабительных и средств от геморроя. Зато военный лекарь прилагал старания, чтобы остановить диарею, а также усовершенствовать военную хирургию. Тот, что обслуживал жрецов, исправлял вред от изобилия мяса в их рационе – лишенные права прикасаться к рыбе, они поглощали слишком много мяса. Лекарь шахтеров исцелял дыхательные нарушения и змеиные укусы, а тот, что заботился о строительных рабочих, – прижигал ушибы головы[53].

Параллельно зарождалась еще одна медицинская дисциплина: зубоврачебное дело. У людей всегда были зубы, немедленно возразите вы; верно, однако у людей не всегда были проблемы с зубами. В былые времена наши предки, охотники-собиратели, обладали превосходными клыками, молярами и резцами, которыми были обязаны здоровому рациону питания: мясу и дикорастущим овощам, где отсутствовал сахар. А вот в краю злаковых культур, где население питалось тремя лепешками и двумя кружками пива в день, зубная эмаль ухудшалась. Износ и истирание портили ее поверхность. Несмотря на растительное происхождение, в хлебе содержатся минералы, частички песка, полевого шпата, слюды и песчаника, присутствующие в почве, где произрастал ячмень, принесенные ветром при провеивании, выпавшие из жернова, измельчавшего зерна в муку, а также случайные паразиты, попавшие в выставленное на солнце тесто. К тому же высшие классы употребляли сласти, что вызывало у них кариес. Какая ирония: самые богатые обладали самыми плохими зубами… Не осознавая причины, они воображали, будто подхватили «зубного червя». Так что по городским особнякам, на сельских дорогах и в самых отдаленных селениях бродили первые зубодеры, известные человечеству. Они вырывали болезненные пеньки или, если не владели искусством удаления, залепляли дыры строительным раствором на основе нубийской глины.

Очень скоро я усвоил все дисциплины. Когда Мерет оценила мою способность к запоминанию, она предложила мне не специализироваться в какой-то одной области и подсказала открыть нечто вроде кабинета «общей практики» для всех, начиная от рыбака, что бродит полуголым по берегу Нила, до аристократа, которого обслуживает несметная челядь.

Я согласился. Мерет любовно взращивала и заставляла расцветать лучшее, что было во мне. Она буквально созидала меня. Состязание в доброте подвигало нас развивать свой альтруизм.

Несмотря на то что работа увлекла меня, я заметил, что мое поведение ставит под угрозу наше материальное благополучие: в течение одной недели на одного толстосума, который вознаграждал меня за мой труд, я обслуживал почти сотню неспособных заплатить мне босяков.

– Как мы будем существовать, Мерет, если я ничего не зарабатываю?

Она ответила:

– Продавай больше услуг богачам и дари их нищим.

– Тогда мне придется больше просить у богатых!

– Совершенно верно.

– За одинаковую помощь одни выложат с избытком, а другие – вообще ничего. Это и несправедливо, и неправильно…

– Выходит, бедным быть справедливо? – проворчала она. – Справедливо быть богатым? Ты сам восстановишь справедливость: станешь лечить каждого – и счастливчика, который может платить, и нуждающегося, который не может. Если не существует равенства богатства, ты создашь равенство заботы. Всякий раз, как Неферу призовет тебя к себе или к Моисею, она, сама того не подозревая, поддержит своих подданных.

Так что я вспомнил свою врачебную практику в Бавеле, когда переходил от тирана Нимрода к рабам, строившим башню.

За исключением тех редких моментов, когда Мерет во время приемов, которые устраивал фараон, играла на арфе[54] во дворце, мы с ней не разлучались.

С рассвета Мерет помогала мне во время приема. Ее присутствие очень поддерживало меня, особенно когда женщины приводили ребятишек, которых она так хорошо умела утешить. В сумерках она вела меня к евреям, возвращавшимся после нескончаемого рабочего дня, когда они, под градом палочных ударов, возводили пирамиду Мери-Узер-Ра на западном берегу Нила. Я дезинфицировал и перевязывал их раны, сбивал лихорадку, накладывал шины, зашивал и раздавал болеутоляющие снадобья. Если я предписывал полный покой тем, у кого были отбиты почки, наутро Мерет наведывалась к надсмотрщикам и просила дать рабочим отдых, чтобы они могли восстановиться и посвежевшими вернуться к своим обязанностям. Кто-то ей отказывал, предпочитая, чтобы каменщик трудился, пока не помрет, а потом ставил другого. Другие шли нам навстречу, хотя я до сих пор не понимаю, соглашались ли они из сострадания, прагматизма, или же им было лень добывать новобранцев. С наступлением ночи я сопровождал Мерет в северную часть города. Мы тщательно осматривали заросли тростника, отыскивали ивовые корзины и доставали из них доверенных богу Реки запеленутых младенцев. Порой в воде нам попадались чудовищные находки: тела ребятишек трех-пяти лет. Мерет объяснила мне, что это дети, которые не научились говорить; перепуганные родители, полагая, что их чада одержимы демоном, опасались, что немота постигнет всю семью, и, чтобы избежать зловещего проклятия, не колеблясь, топили своих отпрысков[55].

Мемфис менял свое обличье. За роскошными декорациями, в которых мне приходилось существовать прежде, я обнаруживал нищету, голод, несправедливость. Мое ремесло платного любовника открыло мне двери в роскошные жилища, создавая иллюзию изысканного и преуспевающего общества, а врачебные обходы заставляли меня соприкасаться с нуждой и убожеством. Случалось, я впадал в отчаяние.

– Мерет, даже если мы станем работать по пятнадцать часов в день, нам не удастся излечить всех. Нам никогда не одержать победу.

– Если за что-то сражаются, значит оно того стоит, а не ради победы.

В темноте возвращаясь в свою хижину, мы чудесным образом забывали о всякой усталости, неурядицах и разочарованиях, бросались друг к другу в объятия и занимались любовью. После оргазма Мерет восторженно прижималась ко мне и погружалась в дрему, а я еще некоторое время боролся со сном, чтобы насладиться моментом.

Как-то вечером, когда Тии освобождала себе местечко между нашими расслабленными телами, моя любимая, прежде чем смежить веки, вдруг призналась:

– Благодаря тебе я наконец по справедливости ношу свое имя.

– Прости, что?

– «Мерет» означает «возлюбленная». Я столько лет возмущалась, что меня так назвали! Мне казалось, что это жестоко.

– У судьбы долгое терпение…

– Конечно. Теперь у меня оно тоже будет.

– До конца твоих дней?

Она возмутилась:

– Почему ты так сказал? Потому что я старше тебя?

Она постоянно укоряла себя за те пять лет, которые, как она думала, нас разделяют. Я покрыл ее веки нежными поцелуями и прошептал:

– Мерет Справедливо Названная, я до конца своих дней буду любить тебя.

Засияв, она замурлыкала громко, как Тии, и тотчас уснула.

* * *

Мемфис облетела новость. На рассвете гонцы поспешно покинули город, чтобы разнести ее по Нижнему и Верхнему Египту – кто-то отправился пешком, кто-то