Если бешеная собака покусает здоровую, её кровь тоже становится смертоносной…

Страшный удар почти мгновенно отбросил его к стене. Бил Муруга. Уж каких-каких побоев ни принимал на своём веку Волкодав, рыжеусый сумел удивить даже его.

Стражники бросились крутить руки обоим, но Фербак их остановил.

У мастера копья на щеке багровела царапина, прочерченная когтем Мыша.

Венн выпрямился, тщательно облизал разбитый рот и усмехнулся:

– Спасибо, Муруга. Теперь яд у меня не только в желудке, но и в крови. Быстрее управлюсь.

Стащил с волос ремешки и пальцами распустил косы.

Даже огнепоклоннику, гнушающемуся есть рыбу, не прожить совсем без воды. В Рудой Веже она, конечно, была. В одной из природных пещер, приспособленных для человеческих нужд, пробивался сильный родник. Это делало деревню одной из неприступных крепостей, составлявших славу Нардара. Заполнив углубление, выдолбленное в камне, вода, словно убоявшись осквернять собой Вежу, падала в отвесный колодец и уносилась за пределы жилого холма. Всё, что случайно роняли в бурлящий поток, выплывало потом в озере, в нескольких верстах от деревни. Что плавать не могло – волны выносили на берег. Из-за этого озеру дали имя: Находка.

Оно было не особенно широким, не более полуверсты, но весьма длинным. Дорога то сворачивала в лес, то приближалась к самому берегу. Тогда босые ноги шлёпали по мокрому слежавшемуся песку. Наверное, песок хранил малиновую красноту скал, перемолотых льдом и водой, но потёмки оставили в окружающем мире один цвет – серый.

Когда умирал Тиргей, он перво-наперво стал жаловаться на глаза. Ну, не то чтобы жаловаться… Это яд? Или от усталости? Или здесь просто темно?..

На самом деле Волкодав очень неплохо видел и в сумерках, и даже тогда, когда другие подземельщики не могли обходиться без масляных налобных светильничков. Это Предок посылал ему свои качества, оберегая последнего внука.

Вот только сосредоточиться и понять, порядок или непорядок с глазами, всё не получалось. Наверное, мешал голос Муруги. Тот рысил рядом, размеренно привставая через шаг мохноногой горской лошадки.

– Чернокожие верят, будто ндагги были созданы одним из чтимых ими Богов, справедливым Тахмаангом, на погибель клятвопреступникам. Их герой… забыл, как его звали… А! Сембел. Он стоял перед судьёй и не мог очиститься от навета. На каждую его клятву обидчик давал такую же, и судья поистине не знал, чьё слово весомей.

Больше всего Волкодаву хотелось стащить Муругу с лошади и заткнуть ему рот его же онучами. Венн даже начал поворачиваться к нему, но движения не завершил. Пусть, пусть несёт всякую чушь. И пусть его болтовня хлещет меня, точно крапивой. Чем хуже, тем лучше.

– Тогда зашевелилась трава, и выползла невиданная змея. Разумный судья понял, что это был знак от Богов. Он велел обоим подойти к ней и дать себя укусить. Выживший стал героем сказания. – Судя по голосу, рыжие усы мастера копья тронула плутовская улыбка. – Надо полагать, кончись тяжба иначе, имя героя было бы… Лебмес, и легенда славила бы отважные речи истца, непреклонного в правде.

Трое нардарских всадников молча следовали за ними. Другого берега озера нельзя было разглядеть. Там, заваливая снегом землю и воду, быстро ползла очередная снежная туча. В тёмном небе над ней, временами касаясь плотных волн катившегося тумана, висела луна. Почти совсем круглая. Скоро петь, Иригойен, а у тебя рёбра болят. Нелегко будет…

– Ну а затем появились ловкие люди, – продолжал Муруга. – Они научились собирать змеиный яд, сгущать его и усиливать различными травами, получая смертоносную хирлу… Вероятно, они считают, что таким образом сообщают своему оружию праведность. Скажи, венн, зачем ты снарядился бежать да ещё и гонишь так, что моя лошадь, смотри, уже в галоп поднялась? Твоё тело либо справится с ядом, либо не справится. Ну и дожидался бы исхода, лёжа на тюфяке!

Ты спрашивала меня после того действа на площади, мать Кендарат. Ты хотела знать, почему в последнем бою тёмные злодеи опять свалили прекрасного Солнцебога и уже добивали его, и тут он вдруг вскочил, засиял и начал их повергать, и люди кричали от восторга, хотя в настоящей схватке так не бывает. Тогда я не ответил тебе, но теперь смог бы. Без боли не достигается возвышение. Если не истязать себя со всей лютостью, не поднимешься ни на ступень. Зато, когда напряжение духа достигает предела, Небеса отзываются и молитва двигает горы. В нас есть это знание, но оно дремлет под спудом, и мы не умеем сказать.

– Тот человек. На дороге, – прохрипел он, не поворачивая головы. – Не умер сразу. Хотел куда-то дойти.

Он старался дышать правильно, как показывали Мхабр и мать Кендарат, но на бегу получалось плохо. Рёбра уже ныли так, словно это он, а не халисунец получил по ним палкой, в груди разгорался костёр. Чудесно простой ход в реку, способный погубить любого подсыла…

– И сильно ему помогло такое упорство, – фыркнул Муруга. – С чего ты взял, будто у тебя выйдет? Слушай, венн, сейчас нас снегом накроет. Вернулся бы ты в деревню, а? Ещё нам тут мокнуть с тобой…

– Ну и возвращайся, – сквозь зубы зарычал Волкодав. – Я тебя с собой не звал!

Вот ведь забавно. Тело с самого начала словно прикинуло, далёк ли путь кругом озера, и взялось сохранять силы. Ты очень мудрое, тело. Ты пытаешься удержать в себе жизнь, но тебе хочется притулиться в тепле и заснуть, свернувшись клубком, а я этого не позволю. Наддай, тело, наддай. Не береги себя, незачем. Двигайся быстрее. Я не умею вдохновенно молиться и петь, как Иригойен. Мне с трудом даётся кан-киро, которым взывает к Небесам мать Кендарат. Я умею только терпеть.

– Хватит, венн, – сказал Муруга. – У тебя кровь из носу течёт. Берись за стремя, вернёмся!

– Да пошёл ты! – в очередной раз сбив дыхание, огрызнулся Волкодав. – Под землёй я уже умирал!

– Тебя, госпожа лекарка, словно собака злая куснула, – ворчал Фербак. – Люди прозвищ зря не дают! Как сейчас помню, копьё ему протягиваю, а сам думаю, где только наш Тайлар таких выкапывает. Но чтобы зубами…

Фербак пытался крепиться. Матери Кендарат было в некотором смысле легче. Она велела принести свои сумки, сломала воск на крышке крохотного горшочка, развела содержимое горячей водой – и теперь по капле вливала густую жидкость в ноздри то мужчине, то женщине, то себе. Всякий раз, когда она приподнимала крышечку, в нос Фербаку шибало тухлыми яйцами. На повязке, перетянувшей левую