Я пустился в дорогу, намерившись пройти её в одиночку. Я не хотел никого рядом с собой. Зачем же я встречаю людей, и начинаю любить их, и мне больно, если они отворачиваются?..

Волкодав уже вытаскивал огниво, когда неподалёку прошуршали шаги. Две пары ног и маленькие копытца. И два колеса по листьям и едва проклюнувшейся траве.

– Зажигай скорее, малыш, – зябко потёрла руки мать Кендарат.

– Нас не пустили в деревню, – с неловкой усмешкой пояснил Иригойен. – Мы позавтракали сегодня рыбой из озера, и это могло оскорбить их Огонь.

– Вот тебя они бы с радостью приняли, – кивнула жрица. – Ты ведь нос от рыбы воротишь.

Она улыбалась, но глаза были почему-то грустными. Волкодав чиркнул кресалом. До сих пор в дороге она неизменно сама творила огонь. Что-то должно было крепко огорчить её, раз она вздумала поручить это ему.

Надо думать, огнепоклонники-нардарцы умели ладить очаги и бить из глины печи лишь чуть хуже веннских, но вот в колодцах они ровным счётом ничего не смыслили. Собственно, Волкодав понял это ещё вчера, только увидев треногу. Кто же в своём уме берётся колодец копать, не дождавшись не то что сухой осени – даже летнего солнцеворота?..

У него дома колодезную дудку одевали настоящей дубовой колодой, выдолбленной из дуплистого дерева. А если опускали в ямину сруб, то опять же из дуба, терпеливо отмоченного и бережно высушенного в тени. Получался колодезь, в котором до середины лета потом держался ледок. У кого дубы не росли – заготавливали вяз, ясень, осину… Работнички, нанятые жителями Рудой Вежи, кроили одёжку для дудки из самого негодного дерева. Из берёзы и ели. И к тому же всё это было сырое.

А уж как они эти брёвна скрепляли…

Распорядитель в Самоцветных горах отказывался строить чудесные механизмы Тиргея, обходясь дармовой силой рабов, но вороты у него, по крайней мере, работали. Не заплывали грязью, не гнили и не обрушивались, как предстояло обрушиться этому несчастному колодцу. Волкодав повернулся и пошёл прочь, туда, где рыли землю под основание дома.

– Что не так, добрый молодец? – окликнули сзади.

Волкодав оглянулся. Говорил старший из троих, рыжеусый, кряжистый, с рыжевато-бурыми волосами, неровно побитыми сединой. По обычаю многих нардарцев, он был обут в удобные берестяные лапти с онучами.

Разговаривать с человеком, взявшимся за дело без толку и без поры, не очень хотелось, но тот спрашивал вполне дружелюбно. Хотя мог бы послать, по нардарскому обыкновению, в золу и остывшие угли. Венн хмуро ответил:

– Там, где я рос, колодцы строят не так.

– А где ты рос, парень?

– Далеко, – буркнул Волкодав… и прирос к земле, внезапно поняв, что должен был почувствовать Кермнис Кнер, когда услышал от него аррантскую речь.

Ибо рыжеусый обратился к нему на языке веннов. Да ещё и с таким же, как у него самого, выговором уроженца западных чащ.

Видимо, немое изумление Волкодава говорило само за себя, поскольку человек рассмеялся:

– Во имя Чёрного Пламени, я угадал… Ну и что тебе не так с нашим колодцем?

Мог ли предполагать Волкодав, до какой степени оглушат его несколько слов на родном языке!.. Захотелось убежать в лес и заплакать. А потом – вскинуть руки к облакам и, срывая голос, отчаянно позвать: «Мама!..»

На самом деле он не сильно переменился в лице, если что и выдало его, так только глаза.

– У нас углы рубят по-другому, – кое-как выговорил он наконец. – Крепче.

– А покажи как? – заинтересовался рыжеусый. – Мы тут люди простые, велели нам, мы и прикинули по своему разумению…

Если бы не веннская речь, Волкодав непременно заподозрил бы какой-то подвох и просто ушёл. Но он взял топор и стал показывать, что такое коренной шип, полусковородень и крюковая лапа[81]. Нардарский топор был, кстати, отменным. Лежал в руке как родной, рубить таким, что плясать: весело и задорно.

Качавшаяся в небесах войлочная стена выплюнула из себя маленькую, но ретивую тучу. Прижавшись к самой земле, тучка побежала на запад. Хлеставшие из неё косые полотнища снега казались серыми занавесями.

– Где по-нашему выучился? – спросил Волкодав.

Рыжеусый, которого остальные называли Муругой, ответил:

– Да приходил сюда один венн… Лет уже десять тому.

Голова опять закружилась. Волкодав показал Муруге пучки серой шерсти, вшитые в оторочку верхней кожаной рубахи:

– А… вот этого не было у него?

Такие же знаки рода имелись и на сапогах, но сапоги он берёг и надевал редко.

Муруга пожал плечами:

– Не поклянусь, но вроде не было.

Волкодав спросил, помолчав:

– Здесь прежде совсем колодцев не строили?

– До недавнего времени добывать воду из земли почиталось за святотатство, – ответил Муруга. – Теперь вот государь конис велел обустраивать дороги, постоялые дворы возводить… – Вздохнул и рассмеялся: – Не успели лопату в землю воткнуть, а тут и ты, отколь ни возьмись. И такую рожу кроишь, словно дохлую крысу в миске увидел.

Волкодав много чего мог бы ему порассказать про дохлых крыс. Было время, когда он им весьма даже радовался. Но он лишь сказал:

– Вы, я смотрю, больше из камня строите…

Муруга кивнул:

– Чтобы не оскорблять Священный Огонь, отгораживая Его от пищи.

– Ну и тут клали бы камнем. Только не сейчас, а под конец лета. Колодец будет полней.

– Так велели сейчас, – подал голос один из копателей.

Дело ваше, хотел было сказать Волкодав, но вместо этого снова обратился к Муруге:

– Тот венн… Что ему было нужно?

Муруга, весёлый человек, коротко хохотнул:

– Много ты хочешь, малый. Лет-то сколь минуло.

Волкодав молча смотрел на него. Не ври, рыжеусый. Ты знался с ним не один день. Иначе объяснялся бы, как тот ягунец по-саккаремски.

Под его взглядом глаза Муруги постепенно изменили не только выражение, но едва ли не цвет, на мгновение сделавшись по-веннски серыми вместо карих.

– Он говорил, его невесту сгубили какие-то воры. Он хотел отомстить. Он учился у меня бою на копьях.

Волкодав оглянулся и увидел наблюдавшую за ними мать Кендарат.

Неторопливо приблизившись, жрица сказала ему:

– Вот ты и встретил наставника, о котором я тебе говорила… Мир по дороге, Муруга, если теперь тебе угодно так себя называть.

Её ладонь показалась Волкодаву очень горячей.

Осматриваясь в каменных закоулках Рудой Вежи, Волкодав поневоле вспоминал Самоцветные горы. Как и тамошние выработки, деревня начиналась с пещер, промытых водой. Только, на счастье первых поселенцев, дорогих камней здесь не нашлось. В утробе красного холма не резались из-за добытых богатств и не приковывали цепями рабов. Здесь жили, готовили еду, рожали детей…

В глубинной