Но сейчас спокойно и мирно на улицах городка, по которым шагает патруль. И так хорош, так прекрасен этот покой, что душа наполняется тихой радостью. Хочется что-то хорошее сделать. Что бы такое сделать? И хочется думать о людях только хорошо. «Славные они. И лейтенант, в общем, тоже славный. Сердце у него всё-таки неиспорченное. Интересно, откуда он узнал о дне моего рождения? Я ведь никому ни слова. Даже Ирине не сказал. Никому».

Для своих лет Сергей как будто неплохо понимает людей, но не мешало бы ему все-таки понимать их поглубже. Только в данном случае Сергей не виноват — он кое-чего не знает, скрыли кое-что от него товарищи. Не знает он того, что командиру полка сегодня был доложен рапорт лейтенанта Громова, на котором полковник написал: «В связи с днем рождения, за образцовое выполнение долга службы сфотографировать рядового Бражникова С. А. при развернутом Знамени части».

Не знает Бражников и того, что повар Шакир Муртазов уже третий день читает поваренную книту, собираясь испечь для Сергея Бражникова грандиозный пирог.

И того не знает Бражников, что в кармане идущего рядом с ним Саши Сафонова лежит складной нож стремя лезвиями, ножницами, шилом, отверткой и другими инструментами. На этот подарок Саша истратил все свои сбережения. Дорогая штуковина, но зато Сереже она определенно понравится. А Саше очень хочется порадовать друга. И остальные товарищи тоже захотели порадовать Сергея. Микешин, например, долго думал, но подарок приготовил замечательный: взял лучшую фотокарточку своей дочурки и написал на обороте: «Дяде Сереже в день рождения». А потом еще немного подумал и добавил: «Приезжай к нам в гости, дядя Сережа. Саша Микешина».

А Вася Катанчик, узнав, что товарищи готовятся отметить день рождения Сергея, пришел в отчаяние. Купить ему подарок не на что. Все деньжата, которые водились у него, растранжирил Вася в «смутные времена», вот и... Есть у Васи Катанчика любимая книга, в целлофан обернутая, пуще глаза хранимая, стихи и поэмы Сергея Есенина. Катанчик готов отдать Бражникову это единственное свое сокровище, но еще вопрос — примет ли Сережа подарок? Не этот конкретно, а вообще подарок от Катанчика. Вот в чем вопрос. Потому что, как говорится, и слепому видно, что не очень-то жалует Сережа Бражников Васю Катанчика.

Правду скажем: не очень...

Но это все, так сказать, подарки семейные, скромные — взводные, ротные и полковые подарки. Зато Николай Макаров приготовил Сергею громкий подарок, на весь Закавказский военный округ.

Как раз в это время, за несколько минут до полуночи, в большой военной типографии печатник, нажав кнопку, пустил ротационную машину, и почти сразу же ему на руку легла только что рожденная завтрашняя газета. Печатник развернул газету и окинул ее быстрым взглядом мастера. На третьей странице, внизу, занимая все шесть столбцов, напечатан очерк «Сергей Бражников — рядовой».

Очерк иллюстрирован фотопортретом Бражникова. На портрете у Сергея волевое, мужественное лицо. Может, оно чуть-чуть излишне строго для двадцатилетнего. Но что поделаешь, это правда.

Печатник удовлетворенно улыбнулся, газета понравилась ему своим праздничным видом, и он, нажав еще одну кнопку, увеличил скорость машины. «Давай, давай, крутись попроворнее, работай на завтрашний день, а то не поспеешь».

По улицам высокогорного городка все тем же размеренным шагом идет военный патруль. Центр городка с его широкими улицами уже позади, а здесь, на старой окраине, кривые, узкие улочки, запутанные глухие переулки, высокие, обмазанные глиной заборы, узкие, крепко запертые калитки, и нигде ни одного окна — дома спрятаны в глубине дворов. Здесь, наверное, могла бы стоять по ночам ничем не тревоженная тишь, если бы не ветер. Обычно в эту пору ровно в полночь он срывается с гор и по-разбойничьи налетает на спящий городок. Какой неистовый шум он поднимает: грохочет на железных крышах домов, завывает и свистит в печных трубах, со крипом раскачивает огромные деревья. «Теперь он, окаянный, до утра не угомонится, — подумал Геннадий. — Жители, наверное, ничего не слышат, привыкли к таким концертам. Спят себе спокойно. А мы будем спать, когда сменимся. Утром. Когда мы сменимся, я поздравлю Бражникова. Подойду к нему и обниму... Нет, обнимать его, пожалуй, не следует, мы оба не терпим нежностей. Я просто пожму ему руку и скажу: «Считайте меня своим другом. Навсегда. В труде и бою. На всю жизнь».

А ветер все крепчал и крепчал. И снежинки, которые до этого медленно, неуклюже, будто на парашютиках, опускались с неба, вдруг закружились, заметались и, подхваченные недоброй силой, стремительно понеслись в неведомую даль, так и не достигнув такой близкой и такой желанной земли. Это вступала здесь, в горах, в свои права недолгая, но злая зима, с бешеными холодными ветрами, со снежными буранами, обвалами, лавинами. Был на исходе отмеченный победами и свершениями, тревогами и волнениями тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год, тринадцатый год «холодной войны».

Закавказский военный округ, 1958—1959 гг.

ЧАСЫ КОМАНДАРМА

1

Настил наблюдательной вышки поскрипывает под ногами, а если ступать тверже, то кажется, будто сухие его доски звенят. Но может, так только кажется; вероятно, это звенит тронутая ветерком колючая проволока ограждения, а скорее всего, это в ушах сам собой рождается звон. Нет, не сам собой — от высоты. Все-таки тысяча сто метров над уровнем моря.

Впрочем, шагать по настилу часовому не обязательно, разве только для того, чтобы не затекли ноги. Потому что с вышки и так все хорошо видно. Виден не только весь охраняемый объект и подступы к нему, но и многое такое, что снизу так не увидишь. И прежде всего небо: оно тут над тобой такое огромное, необозримое, что только сейчас, здесь, на вышке, начинаешь понимать, какое оно на самом деле — небо. И землю тоже видишь не такой, какой она видится там, внизу. Чуть повернешь голову влево — и возникают перед тобой четко очерченные, словно вырубленные из темно-синего льда вершины большого Кавказа; повернешь голову направо — и видишь те самые холмы Грузии, которые воспел Пушкин. Холмы предгорья. Они зеленые и желтые. Зеленые — это виноградники, желтые — поспевающая кукуруза. Нестройной чередой холмы сбегают в долину, к реке.

Над рекой и долиной прозрачная, сиреневая дымка. Красивая дымка. А вот о реке этого не скажешь. Река сейчас вовсе не такая, какой не раз изображали