Еще меньше государственного Катков видел в либеральничающей интеллигенции. Эта интеллигенция для него — иностранное по своей сути явление. Его слова и сегодня звучат как приговор всем патриотам заграницы:

«Наша интеллигенция выбивается из сил показать себя как можно менее русской, полагая, что в этом-то и состоит европеизм. Но европейская интеллигенция так не мыслит. Европейские державы, напротив, только заботятся о своих интересах и немало не думают о Европе. В этом-то и полагается всё отличие цивилизованной страны от варварской. Европейская держава, значит, умная держава, и такая не пожертвует ни одним мушкетером, ни одним пфеннигом ради абстракции, именуемой Европой. Никакая истинно европейская дипломатия не поставит себе задачей служить проводником чужих интересов в делах своей страны. Наше варварство заключается не в необразованности наших народных масс: массы везде массы, но мы можем с полным убеждением и с чувством достоинства признать, что нигде в народе нет столько духа и силы веры, как в нашем, а это уже не варварство… Нет, наше варварство — в нашей иностранной интеллигенции. Истинное варварство ходит у нас не в сером армяке, а больше во фраке и даже в белых перчатках».

Подлинным сосредоточением политического идеала Каткова является народ, нация, как совокупность не только живущих сейчас, но и всех прежде ушедших и будущих поколений.

«Народ — не стадо голов и не сумма голосов; он также не в одних только ныне живущих людях. В народе живет его прошедшее, в народе живет его будущее. Не в случайном настроении хотя бы миллионов людей, живущих на территории государства, не в сумме праздных да или нет, как бы ни была она громадна, заключается судьба государственной области, а в той действительной силе, которая определяет и держит её».

Будем честны: Катков видел одушевляющим русское самодержавие логосом и подлинным голосом русской народности именно себя и своих единомышленников, свою партию, а потому упорно и последовательно боролся за расширение своего политического влияния — «назначал» министров, проводил реформы, подавлял конкурентов. Смиренно говоря о себе как о «страже», он, конечно, на самом деле ощущал себя как правящего платоновским государством философа.

И тут нам станет понятна и та фанатическая страстность, с которой он добивался внедрения классического образования в русских гимназиях. Несколько лет Катков потратил на то, чтобы ввести в Российской Империи гимназическое образование, строящееся на изучении древних языков. Нажил себе на этой борьбе немало врагов и неприятелей, подорвал добрые отношения со многими из тех, кто поддерживал его национальную борьбу. Знать греческий и латынь, смочь читать Платона в оригинале — для Каткова значило подготовить к правлению новые поколения молодых русских интеллектуалов.

Катков выдвигает модель классического образования, основанного на изучении древних языков, и сам же воплощает её в жизнь. В 1868 году им и его другом профессором латинской словесности П. М. Леонтьевым основан «Катковский лицей» — одно из элитарнейших учебных заведений тогдашней России. В 1872 году открывается при лицее и Ломоносовская учительская семинария — бесплатная школа для талантливых самородков, пришедших в Москву за знаниями, как некогда мальчик из Холмогор.

Еще раньше, в 1871 году вступает в действие, несмотря на ожесточенное сопротивление либералов, гимназический устав, сформулированный согласно идеям Каткова. Классицизм критиковали во всех ведущих западнических изданиях. Каткова травили как «мракобеса». Светское общество поделилось на два враждебных лагеря. Это было тем страннее, если учесть, что Катков настаивал на введении в России общеевропейской системы классического образования. Системы, которая была долгое время основой рекрутирования учеников Итона, Эколь Нормаль, Оксфорда и Сорбонны. Системы, которая принесла блестящие плоды в виде великолепно образованных русских ученых. Однако либералы, как и сам Михаил Никифорович, полагали, что «катковские» гимназии станут препятствием на пути распространению революционной проповеди. Если не отменят, то хотя бы затормозят проникновение смуты в ряды гимназистов и студенчества. Поэтому война в прессе и в верхах была жестокой.

Главное отличие катковского подхода к образованию от нынешнего в том, что для Каткова обучение в школе — дело серьёзное. Школа — это воспитание ума учащегося, развитие в нём интеллектуальной способности к усвоению всякой серьёзной науки, а не демонстрация «демоверсии» университетской программы, с иллюстрированным популярным пересказом задов позавчерашней науки. Для Каткова — общее образование — это образование у школьника гибкого и развитого ума, а не образование у него поверхностного представления обо «всём вообще» (такой тип образовательной философии, главенствующей у нас, следовало бы именовать скорее «вообще образованием»), поэтому главный враг серьёзного образования, по Каткову, это «многопредметность», это рассеяние ума учащегося по случайно выхваченным вершкам всяких наук, из которого потом выходит такой хаос, который только и способен породить прилежных читателей Фоменко, Бушкова и прочих, слышавших обо всём и обо всём готовых судить.

Катков отклоняет необходимость преподавания в школе «естественных наук» — и в самом деле, что это за преподавание, после которого первое, что слышат студенты университета на первом курсе, это требование «забыть всё, чему их учили в школе». Не менее жестко он ратует за сокращение преподавания «граждановедения» (тогда правоведения) и истории — «этих излишних уроков, в которых преподаватель будет возносить наших бедных детей на высоту идей своих плохо записанных университетских тетрадок или вчера прочитанной журнальной статьи, этих излишних уроков, в которых он будет рисоваться перед нашими юношами и раскрывать им тайны жизни и смерти, дух веков и народов, законы прогресса, будет изрекать приговоры над историческими деятелями, над политическими учреждениями и религиями».

Катков требует «концентрации» (ключевое в его концепции слово) — сильнейшего сосредоточения (более половины часов) на преподавании тех предметов, которые не дают простора идеологическому произволу и которые, в то же время, могут быть серьёзной наукой, серьёзным умственным трудом для учащегося, трудом ненапрасным, результаты которого не придется отбрасывать при переходе на следующую образовательную ступень. В нашей современной школе катковский идеал концентрации более-менее достигнут только в знаменитых «матшколах», и сам Катков признавал исключительное значение математики для умственной дисциплины, однако указывал на непригодность математики для полной концентрации: «Математика есть необходимый предмет, но она не соответствует всей умственной организации человека. Сосредотачивая преимущественно на ней учебные занятия, мы оставим в небрежении самые существенные силы, нарушим психическое равновесие и сообщим развитию молодых умов, вверенных попечениям школы, одностороннее, уродливое, неестественное направление».

Единственной наукой, серьёзное изучение которой в школе дает разностороннюю пищу учащемуся — и умственную, и нравственную, и эстетическую, является наука классической древности: изучение греческого и латинского языков и чтение древних авторов в оригинале, не пропущенном сквозь фильтры пересказов, популяризаций и адаптаций. Такое изучение — это