Летя орлом по отличной дороге, останавливаясь лишь за тем, чтобы швырнуть деньги на пункте оплаты – надо же начинать отпуск красиво, – Гуров вполуха слушал музыку и все появляющиеся в голове мысли гнал от себя. Не нужны они ему были.

Как только затекала спина, надо было просто выйти, размяться и изучить карту (навигаторам он не доверял), нарочно обезличив все населенные пункты до состояния просто географических точек. Все очень просто, надо отбросить ненужное – и останется суть.

Таким образом отпали Крым, Геленджик, Лермонтово, Джубга и иже с ними – по причине крайнего многолюдства. Отброшены и те места, что дальше – порты и Сочи, – по причине того, что подальше, а также из-за портов и Сочи. Даже с открытыми турецкими и египетскими границами там дышать наверняка нечем.

Выбрав азимут, Гуров ехал, регулярно останавливаясь на обочине, перекусывая, выпивая чаю из термоса, и, подремав пару часов, двигался дальше. С каждой сотней километров выветривались из головы воспоминания о долгих днях и одиноких ночах, бумагах, файлах, кабинетах, серых лицах, деталях завершенных расследований.

Устроившись на ночлег в чистом поле и закрываясь в спальник, Гуров вдруг рассмеялся. Он понял, что, выбирая место для отдыха, следовал методе ненормального стажера. Мозг сам, без вмешательства хозяина, обрабатывал весь массив входящих, просчитывал вероятности и варианты, а теперь указывал направление, где за последние лет сто (не считая революционного и военного лихолетья) жертвами преступных посягательств становились лишь горные козы да бараны. Теперь он окончательно решил, что едет на Агойский перевал. Как это там, в Интернете: «…отвесные утесы, тянущиеся на несколько километров, высотой до 40 м, породы, слагающие их, смяты в четко видные складки» – шикарно. Вот до этих самых складок и поедем, всего ничего осталось по горной дороге.

На юге темнеет резко, потому, следуя тезису о неискушении, Гуров не стал блуждать по ущельям и пещерам. Он заночевал в мотеле, где строгая, но милая восточная женщина предложила ему на ночь кружечку молочка с пеночкой.

Завалившись на хрустящую кровать, Гуров поглощал этот напиток и посмеивался сам над собой: «Ах ты мой умненький, ах ты мой аналитичный! А как разорялся-то: сяду в машину, рвану куда глаза глядят, без причин, следствий и закономерностей! Куда ж ты денешься, дорогой, от того, что ты сыщик. А сыщик, точь-в-точь как известное животное, всегда что-нибудь да отыщет».

Ночь прошла тихо, под мирный лай шакалов. Поднявшись ни свет ни заря, Гуров успел до пробок и толп курортников миновать все густонаселенные места, детский оздоровительный лагерь «Орленок», аквапарки, цветные зонтики, санатории нефтяников и, въехав на искомый перевал, остановился.

Все, дальше можно не ехать: вниз – дорога на порт Туапсе, а вправо и вверх – путь, который просто нравился. Может же и сыщику что-то просто нравиться? Тем более что указателей не было, старая добрая советская карта о дороге не ведала, что сулило покой и полное единение с природой.

Без колебаний Гуров отправился направо.

Дорога оказалась хорошей, но с норовом: то взмывала вверх, потом ныряла вниз, то виляла, а то завязывалась узлами так, что за очередным поворотом Гуров чуть не въехал в «412-й» «москвичонок». Машина времени неторопливо цокала протекторами, спускаясь в долину, а над рулем царили выдающийся нос, огромные усы и колоссальная папаха.

Подав назад и поклонившись, Гуров спросил красавца-пенсионера, куда влечет его, странника, сей путь. Тот, собрав лицо в добродушные морщины, поведал, что «на Кадош» и «на Киселюху».

– А куда надо-то, сынок?

Славный старик, и из открытого окна торчат удочки, а вот глаза – что дуло двустволки: темные, острые не по возрасту, недобрые и цепкие. Гуров физически ощутил, как у мужчины получилось отсканировать и московские номера, и лодку на крыше, и часы на запястье сыщика, и его самого.

– Как бог даст, отец, – ответил Лева, – посмотрим.

– Добрый путь. На Кадош – вниз, на Киселюху – правее. И смотри, осторожно, камень осыпается. – И, надавив на газ, мужчина поехал под горку.

И снова Гуров взял правее, и снова не прогадал: дорога, устав вихлять, завершилась в отличном сосновом бору.

Да, сыщицкий мозг отработал на славу.

Место – точь-в-точь, как хотелось: тут тебе и сосны до небес, и скала, и море, и тропинки, и даже вокруг никого. То есть ни намека на следы шин, палатки, кострища, объедки и потерянные шлепки.

Гуров вышел из машины и понял, что ему снова феноменально повезло.

Вокруг было душно и мирно, пахло смолой и горячим песком. Можно было бы сразу спуститься и сигануть в море, но так ныла спина после долгой дороги, что задора хватило лишь на то, чтобы разбить палатку на самой верхушке скалы и завалиться спать.

Следующие два дня протянулись тихо и безмятежно. Лев Иванович вел простую, безгрешную жизнь, питаясь тушенкой и картошкой, делая ленивые попытки поймать кого-нибудь на удочку.

Киселюха оказалась отвесной скалой над морем, метров сорок высотой. Выглядела как горка в аквапарке, только сток в море был каменный. Видимо, сюда все-таки добирались туристы, судя по подобию деревянного причала, но пока не было никого. Должно быть, на карантине. Или в Турции.

Нашелся пологий спуск к морю, по широкому руслу ручья. Сразу получилось сделать сотню непривычных дел: переставить палатку, спустить лодку, даже приладить мотор, распутать леску и разобраться со спиннингом – все сладилось как по маслу.

Вот с черноморской рыбой договориться пока не получалось. То есть она имела место быть, издевательски хлопала хвостом по ногам и путалась под ними же во время плавания, высовывала хитрую морду, выпрашивая хлебца, но на крючок не шла.

В любом случае Лев Иванович был доволен отдыхом, дышал свежим воздухом и перестал бриться. Однако Черное море есть Черное море, и райское существование внезапно закончилось. Во второй половине дня небо начало стремительно темнеть, потеряло приветливый вид, ласковый ветер озверел и метался в соснах, и по волнам гуляли барашки.

Чуя, к чему идет дело, Гуров залил в термос кипятку, оттащил от берега лодку, прихватил из машины свитер, влез в палатку и закрылся. Крячковский шатер оказался крепким брезентовым орешком. Снаружи бесновалась стихия, все гремело, грохотало, выло и ходило ходуном. А полковник сидел в кресле, тепле и уюте, почитывая шедевр, взятый в поселковой библиотеке под честное слово. Книжка попалась глупая, но увлекательная, и Лев Иванович уже собирался укладываться на боковую, как вдруг услышал, что кто-то идет.

Определенно некто на двух ногах шлепал по руслу ручья, скрипя мокрым щебнем. «Вот не сидится же кому-то дома, экстремалы», – подумал Гуров, гася фонарь.

Скрежет и хлюпанье приближались, затем