– Хорошо, – улыбаясь, сказали в один голос Лежаков и Курятников. – Похлопочем. Помиримся. А собачке преподнесем вкусную косточку.

– Вот и чудно! Ну, прощайте.

Гуров и Крячко вышли из отделения. На улице разгоралось чудесное июльское утро. Было тепло, тихо и солнечно, так что невольно казалось, что никаких ветров и холодов в природе нет и быть не может, а если они где-то и есть, то далеко-далеко, на другом конце земли. А здесь всегда будет июль, солнце и лето.

Приступ жадности

Пролог

Около 15 лет тому назад, Забайкалье

Ближе к ночи в зимней тайге разыгралась настоящая буря: по чернильно-черному небу летели рваные серые облака; сосны, как руки из преисподней, тянулись к бледной подслеповатой луне; ведьмак-ветер с воем и свистом бил их по лапам. Прислушиваясь к его руладам, голодная волчица невольно подтягивала ветру, за ней начало подвывать все семейство – волк и трое сыновей. Вот уже неделю, как им удавалось как следует поесть, но теперь буря, холод, мрак, дичь попряталась, и в животах волчьих пусто как никогда.

Внезапно волк поднял голову, волчица навострила уши. Сквозь завывание и свист ветра она отчетливо различила особые, ни с чем не сравнимые звуки: хруст снега под валенками, запаленное дыхание, ноздри уловили опасный для нее запах дыма и металла. В другое время надо было бы немедленно уйти с пути человека, но голод не тетка, молодые волки жаждут крови, а тут мясо само добровольно идет в пасть.

Волчица невольно облизнулась. Волк ткнул ее в бок носом, требуя двигаться вперед. И серая вереница двинулась по сугробам туда, откуда доносилось надтреснутое, в нос, завывание:

Шилка и Нерчинск не страшны теперь, Горная стража меня не поймала!

На последней руладе взвыла сирена, такой гул покатился над тайгой, что на секунду ветер стих. Волки тут же притаились, вжавшись в снег, навострив уши.

За поредевшим от вырубок лесом, за бетонной оградой, колючей проволокой, за воротами с табличкой «Нерчинская ИК № 12» металась, голосила чья-то беда… Или счастье.

Ветер, точно издеваясь, раздувал пожар все сильнее и сильнее, еще мгновение – и он перекинется на соседний барак.

– Быстро, что там? – пытаясь перекричать завывающих собак, надрывался дежурный офицер.

– Котел, котел рванул! Все в лоскуты!

– Скорее шланги, разворачивайте, сейчас на барак перейдет! Всех, всех на улицу, на улицу! Ах ты…

Проверенное заклинание сработало. Охранники перестали бестолково прыгать в темноте, как дикари вокруг ритуального костра, похватали багры, моментом выгнали заключенных из соседнего барака. Потащили шланг, дежурный сгоряча ухватился за раскаленный докрасна кран, повернул, пустил воду – и лишь потом понял, что прожег кожу чуть ли не до кости.

Пошла вода, и тугая благодатная струя ударила по адскому пламени.

Разбуженные воспитанники столпились в стороне, продирая сонные глаза, сплевывая сквозь редкие зубы. Один закурил, получил по затылку от дежурного, как раз обожженной рукой, – и тайгу сотряс очередной крик, на этот раз матерный. Фельдшер, отловив, наконец, карающую офицерскую длань, поливал ее ледяной водой из чайника, которая так и норовила замерзнуть на лету.

– Померзнем все, как собаки.

– Ничего, резервный котел запустим, соляра еще есть.

– И какая сволочь за давлением не уследила?

– А мы сейчас увидим, – философски заметил фельдшер.

– Чего там видеть-то, – подал голос курильщик, – Серега Масик виноват, конечно, царствие ему небесное.

Дежурный выкатил глаза:

– Ты это… Чего?!

– Ну а я чего? – привычно огрызнулся тот. – Мацук, Сергей. Он сегодня до полуночи должен был следить за котлом, потом я. Я – вот он, а он – вон там.

– А ну встать на перекличку! Где старший?

– Гражданин начальник, ну что зря считаться, все равно тут пеной надо, – подал голос юный зэк.

– Цыц! Хватайте лопаты, окапывайте, сейчас на бараки перекинется – вообще землянки рыть заставлю.

– Правов не имеете, – вякнул кто-то из толпы, но времени разбираться не было. Пацаны принялись окапывать возгорание по границе, а там и пожарная машина подъехала, и «батя» появился, директор колонии, и с ходу начал излагать, указывать на недопустимость халатного отношения к работе. Дежурный лишь автоматически кивал, а сам все пытался рассмотреть в полутьме лица воспитанников. Фельдшер тихо сказал:

– Пал Палыч, а ведь Мацука-то в самом деле нет.

– Крант, – тоскливо произнес дежурный, – рассказывай теперь, почему несовершеннолетний оказался в котельной.

Разговор дежурному предстоял тяжелый и безрадостный, хотя, по справедливости, он не был виноват. После того как в очередной раз задержали получку, половина обслуги устроила бунт с побегом, в том числе и истопники. Один остался старикан-старовер, который от попов никонианских тут со времен Петра Первого прятался. Да и идти ему было некуда. Зима в разгаре, минус сорок в среднем, а топить-то кто будет? Некому. Что было делать – ответ ясен. Взрослые и пацаны из числа лиц, не склонных к побегу, по очереди дежурили в котельной. Тут уж не до допусков и удостоверений, да и воспитанники при деле. И надо же, как благое дело обернулось.

Часа три спустя одолели-таки огонь, пламя забили, затоптали, завалили черным снегом и долго еще поливали водой и пеной. То, что осталось от котельной, выглядело как белорусская деревня в 1941-м: черный остов и посреди него труба.

«Батя» потребовал немедленно разгрести пепелище, и даже при неторопливой имитации работы они очень скоро наткнулись на нечто маленькое, черное, завернутое в обугленное ватное тряпье.

– Ну вот, – глупо сказал курильщик, сглотнул и отвернулся.

Фельдшер пошевелил палкой:

– Пал Палыч, вот и Мацук. Цацка точно его.

Занималась красная заря, в ее свете среди угольев и пепла блеснул маленький крест.

– Кто это? – спросил подошедший «батя».

– Сергей Мацук, сто шестьдесят первая.

– А, грабитель этот. Жаль. На УДО ведь шел. Хороший ведь парень, непьющий, некурящий. Родные-то есть?

– Нет, сирота.

– А как же он за деда что-то говорил?

– Так это они с Варфоломеичем задружились, ну этот, старовер. Тот ему – «внучок», этот – «деда», что, оба одинокие.

– Ладно, ладно, с чего вообще взяли, что он? Перекличку провели? Может, ноги сделал в суматохе.

– Куда там, под минус сорок, волки голодные вокруг. Надо совсем уж чокнутым быть.

– Рост его, – встрял курильщик, присматриваясь, – и крест тоже его. Без распятия.

– И все прочие воспитанники в наличии, кажись, – добавил дежурный, – кроме него вот.

Помолчали.

– Наверное, заснул, давление в системе скакнуло, ну и… того.

Снова помолчали.

– А ведь это я должен был дежурить, – тихо то ли произнес, то ли проскулил курильщик, – он грит: мол, я сам, поспи. – Он хлюпнул, сплюнул и