инстинктивным пониманием благородства и чарующей прелести природы. Среди всех крайностей выражения здесь всюду ощущаются то грациозный полет чистой фантазии, то нежная нотка человеческого чувства, то магическое прикосновение красоты. Когда серые собаки Кальвега прыгают вокруг лошади своего хозяина, то они «играют, как две морских ласточки». Его копье разит «быстрее, чем падает капля росы с листка красной травки на землю в июне, когда роса бывает всего обильнее».

Глубокая и тонкая любовь к природе, к естественной красоте получает светлую окраску от охватывающего поэта страстного чувства человечности; это чувство прорывается в восклицании Гуалмайя: «Я люблю птичек и их сладкие голоса в убаюкивающих песнях леса!», и он не спит ночью, а идет по «непритоптанной траве» леса или на берег моря слушать соловья или любоваться игрой морских чаек. Сам патриотизм облекается в те же живописные формы: уэльский поэт ненавидит плоскую однообразную страну саксов; говоря о своей родине, он описывает ее «морские берега и ее горы, ее города на краю лесов, ее прекрасные пейзажи, ее долины и воды, ее белых морских чаек и прекрасных женщин». Песнь переходит, быстро и тонко, в область нежных чувств: «Люблю я ее поля, одетые нежным трилистником, люблю болота Мерионета, где моя голова покоилась на белоснежной руке». В кельтской любви к женщине мало тевтонских глубины и серьезности, а вместо них мы видим игривый дух изящного наслаждения, далекий слабый отблеск страсти, подобный розовому свету зари на снежных вершинах гор, радостное упоение красотой: «Моя милая бела, как цвет яблони, как пена моря; ее лицо блистает, как жемчужная росинка, румянец ее щек подобен блеску солнечного заката». Легкий и упругий характер французского трувера одухотворялся у певцов Уэльса более тонким поэтическим чувством: «Кто ни взглянет на нее, тот полюбит ее; где ступит ее ножка, там вырастают четыре трилистника». Прикосновение чистой фантазии переносит ее предмет из сферы страсти в область восхищения и уважения.

От этого поэтического мира странно, как мы сказали, переходить к действительной истории Уэльса. Но рядом с этим причудливым поэтическим течением шла струя более энергичной поэзии. Старый дух древних бардов, их наслаждение битвами, их любовь к свободе и ненависть к саксам — все это проявилось в ряде песен, странных, монотонных, часто прозаичных, но вдохновленных пылким патриотизмом. Новое появление таких песен свидетельствовало и о пробуждении новой энергии в долгой борьбе с английскими завоевателями.

Из трех государств, на которые победы при Дергеме и Честере разбили земли еще непокоренных бриттов, два давно перестали существовать. Страна между Клайдом и Ди была постепенно поглощена Нортумбрией и расширением Шотландской монархии; Западный Уэльс, между Ла-Маншем и устьем Северна, подчинился мечу Эгберта. Более упорное сопротивление спасло независимость главной, средней области, которая теперь и носит название Уэльс. Она и сама была обширнейшим и сильнейшим из бриттских государств, да, кроме того, в ее борьбе с Мерсией ей помогали слабость противника — младшей и слабейшей из английских держав, а также внутренние раздоры, подрывавшие энергию завоевателей. Но едва Мерсия достигла главенства среди других государств, она энергично взялась за дело завоевания. Оффа оторвал от Уэльса землю между Северном и Уай, вторжение его преемников внесло огонь и меч в самое сердце страны, и уэльские государи должны были признать верховенство Мерсии.

После ее падения первенство перешло к королям Уэссекса. Законы Гоуэла Дда признавали выплату ежегодной дани «государем Эберфроу» «королю Лондона». Слабость Англии в эпоху ее долгой борьбы с датчанами оживила надежды бриттов на независимость, но с падением Дейнло князья Уэльса снова покорились англам, а когда в середине царствования Исповедника они воспользовались ссорой между домами Леофрика и Годвина, чтобы перейти границу и напасть на саму Англию, то победы Гарольда восстановили английское верховенство. Его легко вооруженные войска высадились на берег, проникли в горы Уэльса, и наследники князя Груффайда, голова которого послужила трофеем победы, поклялись соблюдать верность английской короне и платить ей прежнюю дань.

Борьба стала еще более отчаянной, когда волны нормандского завоевания разбились о границу Уэльса. Ряд крупных графств, учрежденных Вильгельмом Завоевателем вдоль этой границы, сразу ограничил разбойничьи набеги. Палатин Честера Хьюг Ульф превратил Флинтшайр в пустыню, а граф Шрусбери Роберт де Белем, по словам летописца, «резал уэльсцев, как овец, покорял их, обращал в рабство, обдирал их железными гвоздями». При поддержке этих крупных баронов толпа мелких авантюристов получила от короля разрешение отвоевывать земли уэльсцев. Монмут и Абергавенни были захвачены нормандскими кастелянами, Бернард Нефмарше приобрел себе поместье Брекнок, а Роджер Монтгомери заложил в Пауайсленде город и крепость, до сих пор носящие его имя. Общее восстание всего народа в эпоху Вильгельма II отняло у нормандцев часть их добычи. Новый замок Монтгомери был сожжен, Брекнок и Кардиган — очищены от пришельцев, границы самой Англии подверглись опустошению.

Дважды король безуспешно водил свою армию в горы Уэльса: неприятели укрывались в своих твердынях, пока голод и лишения не вынуждали войско к отступлению. Более благоразумный Генрих I вернулся к отцовской системе постепенного завоевания, и волна нового вторжения разлилась вдоль берега, где страна была открытой, ровной и доступной с моря. Успеху вторжения содействовали внутренние распри. Один из уэльских главарей призвал к себе на помощь Роберта Фиц-Гамо, лорда Глостера, а поражение Риса Тюдора, последнего князя, объединившего Южный Уэльс, породило анархию, позволившую Роберту спокойно высадиться на берегу Гламоргана, завоевать страну и разделить ее между своими воинами. Отряд фламандцев и англичан сопровождал графа Клера, когда он высадился близ милфордской гавани, оттеснил бриттов в глубь страны и основал «Малую Англию» в нынешнем Пемброкшире. Несколько смелых искателей приключений сопровождали также нормандского лорда Кемейса в Кардиган, где земля могла быть добычей для всякого, «кто только отваживался на войну с уэльсцами».

В тот момент, когда полное подчинение бриттов, казалось, было близко, новый взрыв энергии остановил нашествие завоевателей и превратил колеблющееся сопротивление отдельных областей Уэльса в борьбу всего народа за утраченную независимость. Явился снова, как мы видели, поэтический пыл. Каждое сражение, каждый герой тотчас находили себе певцов. Имена древних бардов ожили в смелых подделках, побуждавших народ к сопротивлению и предвещавших победу. Новый патриотизм сильнее всего поддерживался этими песнями в Северном Уэльсе. Несколько раз приходилось Генриху II отступать перед неприступными твердынями, с которых «лорды Снодона», князья из дома Груффайда, сына Конана, господствовали над Уэльсом. Однажды разнесся слух, что король убит; Генрих Эссекский бросил королевское знамя, и только отчаянные усилия короля спасли армию от полного поражения. Во время другого похода нападающие были застигнуты такими ливнями, что вынуждены были бросить обоз и стремглав бежать к Честеру.