не она, то вряд ли я стал составлять хоть какой-то список. Вряд ли бы я вообще собрался куда-то лететь. Зачем? Мне хватало города. Порой даже четырех стен и пары бутылок вискаря мне было за глаза для полного счастья. Иллюзии счастья. А, вернее, жалкого подобия. Мне ничего не было нужно, и уж точно я не понимал, что счастье совсем другое и бывает настолько простым. Две кружки кофе, полупустая пачка "Эмэмдемс", одна на двоих, блокнот и она. Банальные, обычные вещи и необычная Она. Смеётся, когда я несу откровенную чушь, и замирает, наклонив голову, когда мои пальцы едва касаются ее волос. А мне до сих пор все кажется невероятным сном. И страшно просыпаться. Словно стоит открыть глаза, и она упорхнет, исчезнет, растает в предрассветной дымке, оставив после себя только аромат лаванды. Я зажмуриваю глаза, считаю до десяти и не верю своему счастью — мой Ангел все ещё здесь. Улыбается, шепчет: "Сейчас" и быстро скидывает сапожки. Сдвигает назад подлокотники, превращая три кресла в один диванчик, и вот уже ее голова лежит на моих коленях, а глаза смотрят в мои и светятся, искрятся.

— Когда ты радуешься, у тебя глаза меняют цвет.

— Да?

— Ага, — она поднимает руку, трогает мои губы, подбородок и еле слышным шепотом произносит, — Знаешь, я каждое утро просыпаюсь рядом с тобой и не верю, что все это правда.

— Малыш…

— Фил, не перебивай. Я хочу это сказать, — Рита прижимает ладонь к моим губам и начинает смеяться, когда я губами прихватываю ее пальцы, — Вредина! Я просто хочу, чтобы ты знал.

— Малыш, не…

И лёгкий, но резкий, хлопок по губам заставил меня заткнуться. Больше всего боялся, что когда-нибудь этот разговор начнется, а я, как сейчас, буду не готов к нему. Не смогу сказать в ответ, что чувствую то же самое. Ведь здесь уже нельзя, не получится отшутиться или съехать. И уж тем более произнести "люблю" с уверенностью, что это так, на все сто. Да я и не знаю, что такое это самое "люблю". Отношения — слишком опасная тема. А для меня — минное поле. Любой другой, какой-нибудь однодневке, я легко смог бы наплести такой ворох, что только успевай стряхивать с ушей. Трахнуть, отправить домой и все. Я получил свое, и дальше похрен — вечером будет другая. Вот только Ангел не они. И ей врать я не хотел. Не смог бы потом смотреть в глаза, понимая, что обманул, лишь бы сказать то, что ей хочется услышать, а не то, что я чувствую на самом деле. Ведь она поверит. Поверит. И промолчать не удастся. Такие разговоры не терпят молчания в ответ. Это уже тоже враньё. Грязь, которая моментально налипнет на ее белоснежные крылья и уже никогда не исчезнет.

— Фил, я ведь могу сказать, что мне с тобой нравится просыпаться? — спрашивает она, подушечками пальцев проводя по моим губам.

Фраза-шажок, но не вперёд, а по краешку. Буквально по самой границе. И я выдохнул. Выдохнул и кивнул:

— Мне тоже.

Чистая правда. Без капли сомнения.

— Вот и все, что я хотела тебе сказать. Волк.

Улыбнулась и стала смотреть в иллюминатор, покусывая нижнюю губу.

Глава 35. Рита

Я чувствую затылком как медленно спадает напряжение в его ногах. Оно отходит буквально по капле, а мне обидно до слёз. Обидно, что Фил не дал мне сказать, что я его люблю. Где-то внутри груди царапнуло, что серая пелена, появившаяся на краю голубых глаз, ни к чему хорошему не приведет, и вместо трех слов, которые так просились наружу, сказала не то, что хотела, и не так, как хотела. Фил оборвал меня на полуслове и, словно свернувшийся еж, моментально покрылся иголками, предупреждающе клацнув зубами, а я почувствовала это кожей. И вместо того, чтобы сказать, что я его люблю, спросила разрешения. Будто он своим ответом смог бы разрешить или запретить мне любить.

— Волк.

Только сейчас это сравнение заставляет отводить глаза в сторону и кусать губы. Каждый день мне казалось, что рядом со мной Фил перестает прятаться в своем коконе, и каждый день оказывалось, что слоев в нем гораздо больше, чем я могла себе представить. Осторожно отшелушивала очередную преграду и натыкалась на новую. А сегодня почему-то решила, что разговор с отцом снял последнюю, и ошиблась. Почувствовала, как Фил напрягся, попробовала надавить чуть сильнее и уперлась лбом в очередную стену. Обидно. Ещё и он, как на зло, молчит, а монотонное гудение двигателей самолета — хоть бы как-нибудь менялось что ли, — начинает медленно капать на нервы. Я придвигаю голову поближе к животу Фила с надеждой, что хотя бы он издаст какой-нибудь звук. Хмурюсь и снова начинаю крутиться, пытаясь найти место, где гудение будет немного потише.

— Малыш, все ок?

— Угу.

— Не дуйся.

— Я не дуюсь.

— Дуешься.

— Нет.

— Да.

— А я говорю, что нет.

— А я вижу, что да.

Он негромко хмыкает, когда я не продолжаю пререкаться, и проводит пальцами по моим волосам. Осторожно снимает невидимки, выкладывая их на столик, и начинает что-то напевать себе под нос. Я не могу разобрать слов, но по неторопливому мурлыканью догадываюсь, что это колыбельная про волчонка, которую ему пела. Про себя повторяю слова, а на последней строчке тюкаюсь лбом ему в живот, перехватываю ладонь, поглаживающую плечо и прижимаю к груди.

— Хочешь, я попрошу принести подушку?

Я мотаю головой, а он снова начинает мурлыкать, поглаживая большим пальцем мои, и останавливается буквально на мгновение, чтобы накрыть меня пледом, принесенным стюардессой.

— Поспи, Ангел.

— А ты?

— Попозже. Хорошо?

— Разбуди меня, если будет неудобно.

— Спи, Малыш.

— Хорошо.

Я устраиваюсь так, чтобы ему тоже было удобно, и закрываю глаза. Без споров и обид. Они ни к чему, да и я не хочу этого сейчас. В принципе, не хочу с ним ругаться. Вообще. Да, не дал сказать. Значит, так сейчас нужно. Ему нужно. А от того, что я не сказала, что люблю, любить меньше не стану. Странная логика, но она что-то устаканила в голове под мерное гудение и негромкое мурлыканье. Волк может быть грубым, но он поет мне колыбельную без слов, а в ней есть строчка… Та самая… Последняя… Он все и так знает…

Его пальцы осторожными прикосновениями ласкают мои волосы, а я сквозь дрёму улыбаюсь. Это состояние между сном и явью, умиротворяющее тепло и ощущение неземного счастья. Рядом с ним я счастлива. Рядом со мной он не