— А со мной, значит, вы теперь брезгуете пить?

— Почему же? — слегка покривил душой. — Вы же знаете, что я не очень-то люблю водку. Разумеется, исключения бывают, как в нашей поездке, но это именно исключения.

Нюшка, жутко недовольная вторжением непрошенного гостя, да еще в сапогах (вон, уже грязная вода натекла) соизволила выставить на стол оставшуюся водку с рюмкой, и противным гнусавым голоском поинтересовалась:

— Закуску нести?

— Не нужно, — отмахнулся Федышинский. Кивнул Нюшке. — Ступай-ка девка отсюда, дай господам поговорить.

Меня отчего-то царапнуло такое обращение к моей Нюшке, но поправлять доктора не стал. Не поймет. Чисто формально, девчонка — моя прислуга. И слово девка здесь не несет отрицательной окраски. Девка — констатация сословного и социального статуса.

— Вы бы револьверчик-то из кармана вытащили, — посоветовал доктор. — Не то место, в котором оружие надо держать.

Вот тут я почувствовал себя Шерлоком Холмсом, к которому в гости зашел профессор Мориарти. Тот тоже обратил внимание на оттопыренный карман халата.

Но объяснять ничего не стал, а попросту унес оружие в свою комнату, определил его на законное место в письменном столе, а сам вернулся к гостю.

— Брезгуете со мной пить, — хмыкнул Федышинский, наливая рюмку. Выпив ее одним глотком, крякнул и сказал: — А я ведь вот к вам зачем пришел…

Михаил Терентьевич вытащил из кармана мешочек и кинул его на стол. Затем извлек из этого же кармана какую-то бумагу — не то письмо, не то просто записку.

— Следует одежду покойных проверять, господин следователь, — насмешливо проговорил Федышинский.

— Да, упущение, — согласился я, хотя и не понял — а что я там должен был проверять? На мертвой Марии Свистуновой- Эккерт длинная юбка и блузка. Карманов там нет. Или есть?

Решив, что письмо прочитаю чуть позже, хотя оно меня волновало больше, нежели побрякушки — явно, что это письмо погибшей, ухватил мешочек и высыпал его содержимое прямо на стол. Драгоценности с покойника! Эх, надо будет потом Нюшке сказать, чтобы стол вымыла с мылом! При моей мнительности, я бы и столешницу выбросил, но где другую взять? Надо было скатерть оставить, ее можно и отстирать.

Пара сережек, пара колечек с камушками, цепочка с золотым крестиком. Вот и все. Навскидку — золота рублей на сто-сто пятьдесят. Если считать камушки — то и двести. Не так и много оставила после себя актриса. Но, с другой стороны, не так и мало по нынешним временам. Упаковав все обратно, спросил:

— И что дальше?

— А что дальше? — усмехнулся доктор. — Дальше сами решайте. Ко мне нынче Арсений прибежал, пьяный в зюзю, кричит — следователь его избил, подумал, что это он золотишко взял. Каялся — мол, с испугу все рассказал, да еще и штаны обоссал со страха. Побоялся, что в тюрьму отправят. Так что, вот он я, с повинной пришел.

Намоченных штанов я не рассмотрел, темно в покойницкой, но это уже детали.

— Михаил Терентьевич, вы сами знаете, что сумму до пятисот рублей рассматривает мировой судья. И он вас в тюрьму не отправит. К тому же — у меня нет жалобы родственников погибшей. Была бы жалоба — другое дело.

— И вы бы дело в отношении меня открыли?

Эх, как мне хотелось сказать — открыл бы, не колеблясь. Пусть бы в тюрьму не упек, но репутацию испортил. И доброе имя. Чем отставной статский советник и ветеран лучше других мародеров? Но нет, скажу так, как оно есть. Слабодушие с моей стороны, но я не железный. Ответил честно:

— Нет, в отношении вас, дело бы открывать не стал. Даже Абрютину, пусть мы с ним и друзья, не стал бы ничего говорить. Вот только…

— Что — только? — полюбопытствовал доктор.

— Вы для меня, как порядочный человек, перестали бы существовать. А вы, как-никак, в Крымской войне участвовали.

— Еще я со Скобелевым в Хивинский поход ходил.

— Вот –вот, еще и в поход ходил…— поддакнул я. — Понимаю, вам мое уважение до одного места, но оно, на самом-то деле, не вам нужно, а мне.

— Эх, Иван Александрович, Иван Александрович, — вздохнул доктор. — Вроде, умный вы человек. Где так и очень умный, а где так — дурак дураком. Нет, простите, неправильно я сказал. Не дурак, а чересчур вы наивны, для вашей-то должности. А дурак, или наивный — это одно и тоже.

— Уж какой есть, переделываться не стану, — усмехнулся я. — Только, кроме дурака или наивного, есть и другие слова.

Хотел сказать — шкурник, но не произнес. Оно и так подразумевалось Думал, что Федышинский обидится. Но нет, лекарь оказался более толстокожим, нежели я о нем думал.

— Знали бы вы, как меняется человек на войне. Или, напротив, коли он в мирную жизнь пришел, совсем другим становится. Видел я таких, кто в походах геройствовала, а как со службы пришел — так последней сволочью стал. Приятель мой — капитан Раевич, во главе отряда первым в Мангыт вошел, «георгия» получил, а потом, на постоялом дворе, старуху изнасиловал и убил. А всякие побрякушки — плюнуть, да растереть.

— Дескать — зачем они мертвецу?

— А что, думаете, побрякушки в загробный мир вместе с нами пойдут? Читали, верно, про скифов, которые в могилы вождей оружие складывали, золото, а еще коней с женами. И где оно все теперь? Все здесь осталось, гробокопателям на радость.

Про скифов я мог бы поведать доктору гораздо больше, нежели он знает. Да и про «гробокопателей» мне лучше известно. Худо-бедно, после первого курса проходил археологическую практику. Врать не стану — курганы не копал, берестяных грамот не нашел ни одной штуки, но общее представление имею — все, что клали в могилу, доставалось другим людям. Но у археологов все-таки оправдание есть — не для себя стараются, а науку двигают.

— Но вас-то к гробокопателям не причислишь, — хмыкнул я, потом спросил: — Старуху капитан изнасиловал и убил, так скорее всего — с ума Раевич сошел. Но это другой вопрос. Еще бы понял, что бедствовали вы. Но вам-то чего не хватало? У вас, Михаил Терентьевич, пенсия должна быть не меньше, чем мое жалованье…

—