В Твери нас ожидал приятный сюрприз; губернатор Поликарпов приготовил мне отличную квартиру. Этот почтенный человек тотчас же посетил меня, и я выразила ему свою благодарность и опасения, что его сердечное отношение к ссыльной навлечет на него гнев мстительного монарха.

– Я не знаю, княгиня, какими частными письмами вы обменялись с императором, – ответил он, – но указа о вашей ссылке нет; следовательно, позвольте мне поступать с вами как мне подсказывает то чувство глубокого уважения, которое я питаю к вам с тех пор, как себя помню.

Он прислал нам отличный ужин, несмотря на то, что все улицы были запружены гвардейскими войсками, отправлявшимися в Москву на коронацию Павла.

На следующий день мы уехали после легкого завтрака; так как нам предстояло совершить все путешествие на одних и тех же лошадях, то мы не делали более 64 верст в сутки, а иногда и менее.

В городе Красный Холм городничий оказался, к счастью, воспитанным и порядочным человеком. Его фамилия была Крузе, и он приходился племянником знаменитому доктору Крузе. Он был вежлив и услужлив и дал нам с собой провизии, которой нельзя было достать в крестьянских деревнях и избах. Отдохнув несколько часов, мы рано утром отправились дальше. В этот день мы убедились в том, что курьер, то обгонявший нас, то отстававший от нас, был шпион, посланный Архаровым (император облек его властью инквизитора, и эти обязанности не претили его грубой и жестокой натуре) и каждый день доносивший ему обо всем, происходившем в нашей маленькой колонии. Лаптев вошел в избу, только что оставленную шпионами, и нашел в ней забытое им письмо на имя Архарова; оно не было запечатано; он писал, что я была очень больна и что Лаптев все еще сопровождал меня; вероятно, для придания большего интереса своему письму он сообщал еще, что мои люди украли у мужика тулуп, хотя эта кража была совершена его слугой, имевшим только жалкую шубенку, тогда как накануне своего отъезда я подарила всем моим людям по прекрасному тулупу. С этого дня мы всегда поднимали доску, которою крестьяне прикрывают в избах спуск в погреб, чтобы убедиться, не подслушивает ли клеврет Архарова наши разговоры. Вскоре мною овладела более жгучая тревога и беспокойство, которые улеглись только по возвращении моем в Троицкое, когда мой брат и другие друзья письменно сообщили мне, что мой сын не подвергался гонениям со стороны государя.

Мы приехали в Весьегонск, где городничим был двоюродный брат самого надежного орудия тирании и деспотизма Павла I, Аракчеева; чтобы доставить ему это место, недавно был смещен занимавший его офицер, служивший около сорока лет, имевший девять ран и поставленный самой покойной императрицей. Меня посетили оба городничих, и бывший, и настоящий. Мне стоило большого труда утешить бедного служаку и отвлечь разговором на другие темы, так как он все время возвращался к обсуждению своего увольнения от должности. Наконец, я попросила его проводить мою дочь и госпожу Бете на ярмарку, бывшую в то время одной из самых значительных в империи. Не успели они уйти, как ко мне вошел офицер и передал мне письмо. Оно было от моего сына; он послал этого офицера повидаться со мной, отдать приказание крестьянам села Коротова (место моей ссылки), чтобы они оказывали мне повиновение как собственной барыне, и привезти ему весточку от меня. Молния, попав в мою комнату, кажется не испугала бы меня так, как это письмо. Мое воображение уже рисовало мне ссылку сына в Сибирь за ослушание приказания императора, запретившего рассылать офицеров с депешами[57]. В глазах государя сын, вероятно, показался бы преступником еще и потому, что принимал участие в судьбе своей матери, гонимой им. Я спросила у Шрейдемана, не видал ли его кто в городе и не встретил ли он городничего. Он ответил отрицательно, но я все-таки умоляла его немедленно уехать в Коротово, лежавшее всего в 33 верстах от Весьегонска, где обещала переговорить с ним, и убедила его немедля покинуть город и вернуться другой дорогой, минуя эту. Тотчас же по возвращении с ярмарки моих спутниц мы уехали и поздно вечером прибыли на место жительства, указанное мне императором.

Моя изба была довольно просторная; напротив нее была кухня, а лучшая изба в боковом переулке была приготовлена для моей дочери. Прежде всего я отправила Шрейдемана, но каково было мое удивление и беспокойство, когда слуга моего сына сказал мне после его отъезда, что Шрейдеман не только видел городничего, но по легкомыслию и тщеславию объявил свое имя, вследствие чего городничий потребовал его паспорт и оставил его у себя. Я не знала покоя ни днем ни ночью, так как даже во сне мне грезилась ссылка сына в Сибирь. Я написала моему брату и некоторым друзьям, умоляя их сообщить мне сведения о сыне, но даже их уверения, что он назначен командиром полка[58], не вполне успокоили меня. Что касается до меня лично, я была неспокойна и радовалась тому, что моя изба была лучше и просторнее, чем я ожидала. Правда, ночью мои три горничные спали со мной (днем они сидели в комнате госпожи Бете), но они так внимательно за мной ухаживали и были так чисты, что ничуть меня не стесняли. Кроме того, госпожа Бете догадалась захватить с собой зеленый суконный занавес, которым и отделила мое помещение от помещения горничных.

На следующий день я отправила и Лаптева; судьба его меня также сильно тревожила. Господь избавил меня от угрызений совести, которые я непременно испытывала бы, если бы он стал жертвой своей благодарности и привязанности ко мне. Император узнал, что он проводил меня до Коротова, и сказал на это, что Лаптев очевидно носит панталоны, а не юбки, – государь употреблял обыкновенно это выражение, когда хотел сказать, что данное лицо отличается мужеством и твердым характером. Батальон стрелков, которым командовал Лаптев, был упразднен Павлом I, так что он очутился на улице, но государь дал ему полк и вскоре пожаловал ему Командорский крест Иоанна Иерусалимского.

Из Твери я написала своему двоюродному брату, князю Репнину, и попросила его узнать, в каких преступлениях меня обвиняет император; князь Репнин знал прекрасно, какие чувства руководили мною в царствование Петра III, знал, что они должны были ясно доказать государю и всем порядочным людям, что я никогда не