В телегах хорасмийцев грудилась керамическая посуда, украшенная чудными рисунками: орлиноголовыми грифонами, чудищами с огненным хвостом, а также изображениями священной птицы Варган.

Нагруженные оловом, нефритом и лазуритом повозки памирских парсиваней жалобно поскрипывали. У гирканов всегда традиционный товар – вяленая рыба. Бактрийцы гнали табун лошадей. Кое-кто, как иудеи, путешествовал налегке… Ну и что, может, они продали товар и теперь прячут золото в хурджунах, кто ж его знает.

За хребтом, у излучины реки, караван поджидали Куджула с Октаром. Они еще до рассвета связали спящего охранника, а потом вышли за ворота, сославшись на срочное дело. Кушана и его слугу стражники хорошо знали, поэтому выпустили из цитадели без лишних разговоров.

Боевой топор ассакена достался Октару, меч Куджула взял себе. Его нисколько не волновала судьба часового, который не только проспал пленников, так еще и лишился личного оружия. Лошадей, седла, а также упряжь они купили заранее, оставив на базаре под присмотром Дижмана. К сожалению, своих коней, в том числе гнедую аравийку, пришлось бросить в царской конюшне.

Оба кутались в гиматии – так вроде и не скажешь, что за люди.

Иешуа узнал от синодиарха, что караван пойдет вверх по течению Балха до реки Дарьяи Суф, оттуда свернет в горы Банди Амир, чтобы за одноименными цветными озерами направиться к Бамиану. Эта колесная дорога более пригодна для прохода караванов, чем ущелья Андараба и Панджшхира. А перевал Хами-Ниль к юго-востоку от озер расположен значительно ниже, чем Саланг или Хавак.

Караван двигался медленно, потому что приходилось постоянно перебираться через пересохшие рукава Балха. К полудню от раскаленных камней исходил жар. Иешуа знал, что лучше всего путешествовать в горах ночью, хотя существует опасность в незнакомом месте, да еще в темноте сбиться с тропы и свалиться в пропасть.

Прошли урочище Сатмиш, за ним урочище Агирсай. Местность напоминала скомканную мокрую холстину – вся в складках, образующих низкие голые сопки и пади. Наконец пойма сузилась, а дорога выровнялась, так что караван пошел быстрее.

К вечеру показался одинокий хребет Хапчалькоталь. Лагерь разбили, не доходя до бактрийской деревушки, где Дарьяи Суф впадал в Балх, среди полынных зарослей на высоком правом берегу.

Стойбище гудело походной сумятицей. Погонщики таскали из реки воду, женщины возились у висящих над огнем котлов. Дети, уставшие за день от неподвижного сидения в арбах, носились по берегу.

Друзья наслаждались вечерней прохладой возле костра, как вдруг из темноты выросла фигура закутанной в пеплос женщины, которая держала под уздцы лошадь. Незнакомка, не спрашивая разрешения, подошла к огню, а затем уселась на землю и размотала шарф.

Куджула ахнул:

– Аглая!

Довольная произведенным эффектом македонянка улыбнулась.

– Откуда? Как ты здесь оказалась? – друзья закидали ее вопросами.

Лишь Куджула молчал, глядя на любимую со смешанным чувством радости и тревоги, словно не верил своим глазам.

– Ты не рад? – спросила она, и улыбка сползла с лица.

Кушан очнулся.

– Конечно, рад, – выпалил он, сграбастав ее в охапку.

Аглая от счастья зажмурилась. Потом все вместе ели вяленое мясо и лепешки с зеленью, запивая травяным отваром.

Македонянка рассказывала:

– Я отцу не открылась, он бы меня ни за что не отпустил. А мама поплакала, но потом благословила. Мирра, само собой, была на моей стороне. Я даже узнала у синодиарха ваше место в караване, чтобы не попадаться вам на глаза до вечера.

– Почему? – наивно удивился Куджула.

– Ага. Ты бы меня сразу домой отправил… Разве не так? А теперь поздно.

Все засмеялись, оценив хитрость девушки.

Вскоре последние лучи солнца скрылись за хребтом, и долина погрузилась в темноту. Тишину ночи нарушали лишь вскрики животных да гвалт гнездившихся на обрыве ласточек.

2

Обмелевший Дарьяи Суф шумел, перекатываясь через валуны, срывая злобу на ни в чем не повинных камнях. Караванная дорога то тянулась по берегу реки, то поднималась на холмы, змеилась по косогорам сквозь ельники, затем снова спускалась к руслу.

За очередной излучиной скалы расступились, открывая широкую пойменную низменность. Куджула посмотрел назад: караван растянулся длинной цепью по ущелью, а его конец терялся за скалой.

Внезапно из-за поворота выскочил всадник. Он мчался вперед, не разбирая дороги – по мокрой речной гальке, перескакивая через топляки, разбрызгивая воду.

– Что случилось? – крикнул Куджула, когда тот поравнялся с ним.

– Ассакены! Хватают всех подряд, проверяют повозки, кого-то ищут…

Кушан посмотрел на спутников. Времени на обдумывание ситуации оставалось в обрез. Вот-вот из-за скалы покажутся преследователи.

– Это за вами, – сказал Иешуа. – Раз вас не схватили на Амударье, значит, вы отправились в другую сторону. Они теперь по всем караванным дорогам вышлют разъезды. Бегите!

Тронув поводья, Аглая встала рядом с Куджулой.

– Куда ты, туда и я, македонянки не бросают мужей в беде, – гордо заявила она.

Иешуа колебался лишь мгновение.

– Надо уходить… Вон впереди пологий склон, если успеем подняться, то за гребнем нас будет не видно.

Иона с Шаддаем отъехали на несколько шагов в сторону. – Мы остаемся, – твердо сказал Шаддай, посмотрев на друга. – Отвлечем их на себя. Нас тоже двое… Поскачем вперед, пусть все думают, что ассакены гонятся за нами.

Иона кивнул.

Не дожидаясь возражений товарищей, оба стегнули коней, помчались вдоль реки к голове колонны.

– Господь с вами! – крикнул Иешуа, но Шаддай только махнул рукой на скаку.

А Иона повернулся, успев послать друзьям прощальную улыбку.

Четверо всадников метнулись прочь от реки. Караван как раз перебирался вброд через Дарьяи Суф, так что в суматохе переправы до отделившегося отряда никому не было дела.

Вскоре беглецы скрылись за сопками.

Они скакали, не останавливаясь. Пологие, словно игрушечные, горы Мианабанд сменились высоким хребтом Татарнау. Друзья продолжали подъем, продираясь сквозь заросли кизильника, и, наконец, оказались на высокогорном плато Саргилаш, которое длинной дугой окаймляли горы Ахкудук и Шильбатау. То один, то другой из путников оборачивался назад, чтобы проверить, нет ли погони.

Во время привала Иешуа вскарабкался на седловину.

Раздвинув покрытые пушистыми метелками кусты скумпии, он окинул взглядом горизонт. Под ним, насколько хватало взгляда, расстилались цепи Паропамиса. Горы были похожи на разбросанные куски коричневого тростникового сахара: гладкие бежевые верхушки словно облизаны, некоторые грани покрыты зеленым налетом растительности, а другие обрываются безжизненными оранжевыми осыпями. Далеко внизу серебряной ниткой поблескивала река.

Отряд шел весь день по однообразной холмистой местности, перебираясь с одного лесистого кургана на другой, ничем не отличавшийся от предыдущего. Все выше поднимаясь в горы. Вскоре ельник сменился зарослями жимолости