Он остановил жриц и открыл им свое лицо. Жрицы склонились перед царем и он расспросил их о том, где в последний раз видели Кибелу. Те рассказали, что в прошлом месяце девушка появлялась на Родосе.

Царь тут же отправился на поиски, и был вынужден странствовать в одиночку, ведь начни он пояснять своим приближенным, куда и зачем направляется, его неминуемо сочли бы безумцем, даже не дослушав. Это только в глупых эллинских мифах цари творят откровенно несуразные вещи (вспомните хотя бы Эдипа), но никто им и слова не говорит. А Мидас хоть и был безмерно любим своим народом, не спешил рассказывать всем и каждому о внезапно вспыхнувших чувствах. Откровенно юношеские порывы, недостойные монарха, вредны для имиджа, знаете ли. С такими вводными слухи у мягкотелости владыки быстро доползут до Фракии, а там глядишь кто-нибудь под шумок и мятеж поднимет!

Мидас проехал полстраны, дважды его чуть не убили, первый раз – обыкновенные бандиты, а второй раз он сдуру полез через чащобу, чтобы срезать путь, и напоролся на кентавра, пребывавшего в откровенно дурном настроении. Но в итоге царь все же добрался до Родоса целым и относительно невредимым. Он бродил по острову день за днем в надежде найти ту, ради которой был готов на все. И судьба улыбнулась ему.

Под вечер третьего дня он вошел в рощу на вершине холма. В сумеречном воздухе носились лесные запахи и редкие крики птиц. Он сел на пригорок, прислонившись к прохладному стволу старого фригана. Отчего-то в этот раз он позабыл взять с собой вина, наверное потому, что мысли его были заняты только одним. Неужели он не успел? Неужели Фавна, его Фавна, ушла из этих мест? Эта мысль терзала рассудок царя, хотя сердцем он знал – не сегодня, так завтра, Фавна отыщется. Он вернется во дворец, отрядит лучших разведчиков, даст им «архисекретные» задания и выследит девушку!

Но внезапно фригиец ощутил, что он не единственный человек в этой роще. Все было как тогда, в лесу, у стен родной Келены! Мидас поднялся и, минуя тенистые росчерки, образованные раскидистыми кронами исполинских маквисов, к нему навстречу вышла она.

– Вижу, ты сумел,– тихо проговорила Фавна, боясь верить глазам. – Сумел стать подобным богу. От тебя исходит свет, как от бога. Но… ты постарел, значит – ты смертен.

– Да, о прекраснейшая из женщин, – ответил царь. Его сердце трепетало, ладони покрылись потом. Как же он любил ее! Он и сам не верил, что может любить женщину так сильно. Не хотеть, а именно любить, желать не ее тело (ну, скажем честно, не одно лишь тело), а ее всю, вместе с душой, глазами и всеми капризами!

– Но зачем? – она остановилась в двух шагах от него, в карих глазах охотницы мелькнуло сомнение. – Ведь это было непросто, стать таким. А у тебя и так было все.

– Нет, – мотнул головой Мидас. – У меня не было тебя.

И он шагнул к ней. Она тоже сделал шаг вперед, потому что чары змеиного князя рухнули. Мог ли Руния, великий черный змей, непримиримый враг рода людского, знать, что найдется безумец, у которого в долгу окажется древний бог? И что это безумец попросит не бессмертие и не иной великий дар, а странную, непонятную вещь, от которой, в сущности, ему не будет никакого проку. Но злу неведома природа добра, поэтому зло всегда проигрывает. Так устроен мир.

Охотница, переставшая наконец быть вечной, положила руки на плечи фригийского царя, утонув в его медовых глазах. Ведь она тоже полюбила Мидаса, еще при первой встрече. Та любовь, что когда-то жила в ее душе, любовь ко всему окружающему, вернулась. И воплотилась в любовь к одному единственному человеку. Мужу, что подобен богу!

Мидас обнял Фавну, их губы слились в поцелуе, от которого царь Фригии впал в неописуемое блаженство, вспыхнувшее в нем ослепительным фонтаном и накрывшее мир вокруг. И в это мгновение каждый мужчина на земле, у которого была женщина, нежно посмотрел на свою вторую половинку. А каждая женщина, у которой был мужчина, вспомнила о том, как сильно любит его. Но потом произошло то, чего никто не мог предсказать, в том числе – мудрый Дионис, решивший, что ему удалось-таки обхитрить мироздание.

Даже богам известно, что нет ничего сильнее любви. Порой это чувство, свойственное лишь смертным, способно творить настоящие чудеса, пробивая любые барьеры, ломая любые препятствия, разрывая на лоскуты саму ткань реальности! В миг поцелуя Мидаса и Фавны произошло именно это. Любовь фригийского царя была столь сильна, что это слепящее чувство словно не знающее промаха копье вспороло тонкое полотно, отделявшее смертное тело Мидаса от его души, с недавних пор – божественной. И небесное золото выплеснулось из него, обращаясь в золото мира смертных.

Фавна ойкнула и замерла. Мидас отстранился от ее губ, в одно мгновение ставших твердыми и холодными. Он с ужасом наблюдал, как по лицу его возлюбленной разбегается золотистая сетка с алыми прожилками. Вскоре золотая паутина полностью оплела голову Фавны, спустилась по шее и заструилась вниз еще быстрее. На глазах у фригийского царя, который отказывался верить в происходящее, его возлюбленная обратилась в золотую статую.

Она даже не могла попрощаться с ним, попросту не успела. И не сказала, что ни в коем случае не злится на него. Ведь он подарил ей любовь, а вслед за любовью – то, о чем она мечтала не первую сотню лет. Он подарил ей покой.

Мидас закричал. Этот беззвучный крик на мгновение парализовал всю Вселенную, ибо столько невыразимой боли и негодования было в нем, что хватило бы на тысячу поколений. Подобный богу упал перед золотой статуей на колени, он обнял ее, прижался к ней в надежде теплом своего тела растопить ледяной металл. Слезы горными потоками бежали из его обезумевших глаз, но статуя не шелохнулась. Тогда Мидас воззвал к Дионису.

– Лживый ублюдок! – в неистовстве рычал царь. – Ты солгал! Вместо того, чтобы подарить ее мне, ты ее отнял! Отнял ту, что я любил больше всего на свете!

В неистовстве он выхватил меч и стал рубить кусты, деревья, камни и землю. Он рассекал воздух, стремясь вспороть материю мира смертных, и попасть за его пределы, в мир богов, чтобы