как из-за моря в родной Град вернулась. Она бы и не пошла — больно надо, чего там интересного, но позвать-то можно было.

Отвыкли тут все от нее что ли? Не ждали уже? Конечно, взрослая Морица назад воротилась — пятнадцать годков, невестой стала. А сейчас уж, в семнадцать, ее и за ребенка давно не считают. Все одно хотелось ей ласки и нежности, соскучилась она по дому за два года в Цвелизовнных краях.

Отец ладно, он всему княжеству — родной батюшка, хотя тоже мог бы все-таки и со старшей дочкой о чем поговорить. Коли б она в платья заморские не рядилась и волосья на желудИ не вила, он бы, поди, и не заметил бы, что Морица домой воротилась. А мать все с мальчишками тетешкается.

Съездила, называется, языку горланскому научилась. С кем тут по-горлански говорить? Дремучие все, просто — темка беспросветная. Тут и в родной речи слов не подберешь, чтоб услышал кто. Матери родной, похоже, с нянькой время интереснее проводить, чем с дочерью старшей.

— Ну, погоди у меня, — прищурилась Морица, посматривая на Славку из окна своей горницы. — Будет тебе пир такой… Вовек не забудешь того праздничка.

Глава 38. Белояр-дядюшка

— Белояр, дядюшка, родимый, а красива ли твоя невеста? — подскочила Морица к младшему брату отца, да защекотала за бока. — Уж не терпится под венец пойти?

Нравилось ей Белояра «дядюшкой» дразнить. Всего-то пять годков у них разница. А Белояр до того туповат и избалован, что за чистую монету все подковырки княжны принимает, любит, когда к нему с уважением да лестью подходят. Ажн лоснится весь от удовольствия, как блин на Масленицу.

Ох, и смешной он этот «Белояр-дядюшка», откормила его Зимава, что поросеночка. Белокожий и белокурый парень уже с трудом втискивал телеса в нарядные кафтаны. С детства его мать в красное да зеленое рядила, а уж кудри у того сами вились, никаких желудев не надобно. Локоны до плеч, лицо безбородое — уж до чего пригож Белояр — на бабу дородную похож шибко.

— Знамо жениться охота, — важно соглашается он.

Головушкой кивает, кудри качаются, как у кукленка заморского.

— Кому ж не хотца, — сопит «дядюшка», — с женой молодой сладость делить?

— А уж дотерпишь ли до листопада? — снова потешается Морица и гусиным пером исподтишка по шейке «дядьку» щекочет.

Жмурится Белоярушка от удовольствия, в сладких грезах Прелесту в опочивальне представляет.

— Почти двадцать два годка терпел, да, уж еще немножко потерплю, — сопит недовольный поросеночек.

Не нравится ему, что так долго ждать. Почто свадьбу так поздно назначили? Мамка сказала, что большой пир готовить долго. А на самом деле то невеста условие поставила. Надо ей тама чего-то наблюдать, башку задрамши, звезды какие-то в небе перестраиваться будут вдоль и поперек. Что за нелепица?

— А сладишь ли с молодой женой? — хихикает коварная Морица. — Мож, на девке какой сначала свою удаль молодецкую испытаешь? В Цвелизованных краях завсегда так принято — жениху положено с девками до свадьбы натешиться, чтоб жену уж знал, чем порадовать.

Хмурится Белояр, суровится, даже от щекотки уворачиваться стал. Кто ж с девкой не сладит в его-то годы? А, с другой стороны, обычаи Цвелизованных земель не так уж и дурны, как матушка сказывала. Мож, правда, ему девку какую сыскать, до листопада еще ого-го сколько времечка… Да, какую? Где? Как подступиться-то? Тут уж у мамки помощи не попросишь.

— А хочешь я для дядюшки любимого подружек на пир позову? — с другой стороны подкралась лиса-Морица. — Мож, и сладишь с какой, уговоришься? С таким-то молодцом пригожим кто ж на сеновал не захочет?

Заливается княжна, хохочет, что хрусталями звенит. А сама лукаво так смотрит, ответа ждет.

— В энтих платьях заморских? — облизывает пересохшие губы Белояр.

Представляет уж.

— А хоть бы и в платьях, — шепчет ему на ухо Морица. — Кто ж с пира гостей прогонит? Уж какие придут — и в шелках заморских всех за стол посадят.

Ой, зря она его так задирает, такие теперь видения пред очами жениха хороводят — не развидеть никак. Да, одна девка другой краше, и все его на сеновал зовут, прям за руку берут и за собой тянут…

— А князь с княгиней прогневаются? — волнуется «дядюшка».

Какой бы толстокожий Белояр ни был, а все ж подвох даже он чует, как крошки от сухарей под простыней.

— Да, что они сделают? — обворожительно улыбается Морица. — Ну, прогневаются на меня, да, и ладно — привыкла уж. Все ж таки я княжна, дочь единственная — пожурят, да и простят. Уж стерплю лишний раз — мне для дядюшки любимого ничего не жаль.

— Кого позовешь-то? Вроде прогнали всех с терема? — вспомнил, наконец, Белояр, как оно на самом деле с подругами у Морицы.

— А вон хоть бы няньку-сказочницу в шелка обряжу, — хихикает Морица. — Та, поди, за честь посчитает, коли ты на нее свой взор обратишь.

— Няньку? — шевелит толстыми губами Белояр, причмокивает, замечтавшись. — Не, няньку не хочу, у нее косы даже нет, мне мамка сказывала.

— Да к чему тебе та коса? — тянет его за рукав Морица. — У девки, чай, не коса самое заманчивое да сладкое…

И снова хохочет — заливается, довела дядюшку, засмущала — он по тону рожи со своим красным кафтаном сравнялся. Кабы не зеленые вставки на платье — так и не отличить вовсе.

— Пятнадцать годков всего девке, — продолжает подстрекать Морица. — Созрело уж яблочко наливное, смотри, не ты — так другие сорвут. В терему столько охочих молодцев — глазом моргнуть не успеешь, как без тебя обойдутся. Жалеть потом будешь, что упустил, первым не отведал

— А согласится она? — сопит Белояр, волнуется.

— Вот сам на пиру и спросишь, — хихикает Морица.

Помрачнел сразу челом «дядюшка», не знает еще, как об том у девок спрашивать, — мамка, видать, не сказывала.

— Говорила Славка мне по секрету, что люб ты ей, — поспешила успокоить его племянница. — Только она ж деревенщина дремучая, соромиться будет — как положено, так ты на это не смотри, то