сойдемся и что пачкать его святыню было бы, съ моей стороны, верхомъ неделикатности и неблагодарности. Я исправно бралъ уроки и экзерцировался по нѣскольку часовъ къ ряду. Методы преподаванія у владѣтеля черной скрипки не имѣлось. Послѣ единственной дежурной гаммы, я прямо перешелъ въ изученію пѣсенъ и безвычурныхъ пьесъ, причемъ нотъ не полагалось. Ноты были китайскою грамотою, какъ для самаго маэстро, такъ и для его сподвижниковъ: меня учили, наглядно, прямо съ пальцевъ. Тѣмъ не менѣе, я дѣлалъ быстрые успѣхи и раби Левикъ гордился мною какъ живымъ доказательствомъ геніальности его методы. Я былъ и самъ очень доволенъ своимъ преуспѣяніемъ въ музыкѣ, и съ радостью отдавалъ всякій грошъ, заработанный мною перепиской и графленіемъ въ откупной конторѣ. Одно только меня смущало: мнѣ совѣстно и горько признаться, но да искупитъ это гласное признаніе мой грѣхъ: я сдѣлался воромъ. Для тебя, о, святое искусство, я попиралъ ногами одну изъ святѣйшихъ заповѣдей Іеговы, изъ-за тебя я подвергнулся публичному позору!

Нищенскіе гроши, которыми я платилъ за уроки, не могла удовлетворить жаднаго маэстро. Хайклъ справедливо утверждалъ, что «водка безъ музыки и музыка безъ водки никуда не годятся». Но откуда достать водку, этотъ музыкальный нектаръ? А Цирка, при всякомъ удобномъ случаѣ, напоминала мнѣ обольстительныя слова Хайкеля, сказанныя при первомъ моемъ представленіи: «водка, непокупная, перваго сорта..»

— На то ты и сынъ подвальнаго! заканчивала жена маэстро и многозначительно посматривала на меня.

Я довольно долго боролся, но не устоялъ и — рѣшился воровать откупное добро, чтобы имъ залить глотку недовольныхъ. Рѣшившись однажды, я уже не пятился назадъ и даже пренебрегалъ всякими предосторожностями. Съ сыновнею любезностью я вызвался помогать, раза три въ недѣлю, моему отцу въ его письменныхъ и отчетныхъ работахъ по подвалу. Отецъ былъ чрезвычайно доволенъ моей быстрой выкладкою на счетахъ, моимъ чистописаніемъ и вообще сметкой; онъ видѣлъ во мнѣ будущую звѣзду откупнаго горизонта, и радовался. Бѣдный отецъ! онъ не угадывалъ моихъ коварныхъ замысловъ; онъ не замѣчалъ, что я поминутно бросалъ преступные взгляды за перегородку, гдѣ симметрично были разставлены длинные ряды штофовъ, полуштофовъ, бутылокъ и разной мелкой посуды, налитой сивухой и опечатанной. Окончивъ занятія, я оставался нѣкоторое время въ подвалѣ и ждалъ удобнаго момента. Какъ только отецъ и его помощникъ зазѣваются, я съ быстротою карманщика стаскивалъ одинъ изъ штофовъ и, съ видомъ невиннаго ягненка, медленно, позѣвывая, выходилъ изъ подвала. Похищеніе большей частью не замѣчалось, а если иногда нарушеніе симметрія и возбуждало подозрѣніе у бдительнаго отца, то оно во мнѣ не относилось, а взваливалось на различныхъ. Ванекъ и Степокъ, во множествѣ работавшихъ въ подвалѣ.

Запыхавшись приносилъ я украденную водку Циркѣ. Она нѣжно ласкала меня, называя добрымъ, милымъ, ненагляднымъ и проч. Но она бывала противна мнѣ въ эти минуты, потому что внутренній голосъ назойливо шепталъ мнѣ: «воръ, воръ, воръ!» Подобное душевное состояніе продолжалось, впрочемъ, недолго; я втянулся, да и философія Хайкеля не мало содѣйствовала успокоенію моей совѣсти.

— Ты чего сокрушаешься? спросилъ онъ меня однажды, замѣтивъ мое мрачное настроеніе духа.

— Я… ворую, Хайклъ, понимаешь ли ты? Я… воръ!

— Вздоръ!

— Но ты же самъ, мудрецъ, внушилъ мнѣ отвращеніе къ пороку.

— Да, порокъ — скверная вещь.

— А воровство развѣ не порокъ?

— Крупный, очень крупный порокъ: двоюродный братъ грабежу и убійству.

— Что же я такое послѣ этого?

— Ты у меня умница!

— Но воръ?

— Нѣтъ.

— Какъ нѣтъ?

— Что, по твоему мнѣнію, воровство?

— Воровство есть нарушеніе права собственности.

— Ну, да, но что такое собственность?

— То, что принадлежитъ одному, а не другому.

— Такъ. А помнишь ли ты юридическій законъ талмуда: «ворующій у вора, свободенъ отъ наказанія?»

— Помню.

— Ты у кого воруешь?

— У отца.

— Нѣтъ, врешь. У откупщика.

— Ну, у откупщика.

— А что такое откупщикъ?

— Откупщикъ… продавецъ водки…

— Нѣтъ, откупщикъ — воръ.

— Почему?

— Потому что онъ присвоиваетъ себѣ такія права, какія никто ему не давалъ; слѣдовательно онъ воръ. Талмудъ разрѣшаетъ его обкрадывать.

— Ты самъ первый противникъ талмуда, а тамъ, гдѣ тебѣ удобно, ты…

— Я… руководствуюсь имъ. Надобно же извлечь изъ него какую-нибудь пользу. Пусть не дармоѣдничаетъ.

Кувшинъ сто разъ ходитъ по воду, а на сто-первомъ разбивается. То же самое случилось и со мною. Долгое время воровство мое благополучно сходило съ рукъ, но, наконецъ, я позорнымъ образомъ попался. Скорыми шагами я несъ однажды свою преступную ношу, направляясь къ подворью своего музыкальнаго учителя. Я былъ уже въ двухъ шагахъ отъ цѣли моего шествія, какъ вдругъ, изъ-за угла улицы, выскочило неожиданно трое всадниковъ. Я вмигъ узналъ кабачнаго принца, моего смертельнаго врага, и его двухъ лакеевъ. Онъ тоже узналъ меня и съ злорадствомъ направилъ свою лошадь прямо на меня, чтобы испугать. Я очень боялся лошадей. Я пустился бѣжать со всѣхъ ногъ и, къ моему великому несчастью, запнулся за что-то, и тяжело упалъ. Роковой штофъ съ ужаснымъ звономъ разбился, и пахучее его содержаніе вмигъ выдало меня.

— Стой! скомандовалъ кабачный принцъ и соскочилъ съ лошади.

Лакеи накрыли меня лежащаго.

— Ты что это несъ? грозно обратилось ко мнѣ чудовище.

Куда дѣвалась моя гордость! Я обезумѣлъ отъ стыда.

— Ты куда это тащилъ нашу водку?

— Я… домой несъ, прошепталъ я, желая какъ нибудь отдѣлаться. Но проклятая дрожь въ голосѣ и во всемъ тѣлѣ обличала мою ложь.

— Ведите его въ контору. Возьмите съ собою разбитый штофъ; а то еще, пожалуй, отопрется, воришка.

Съ этими словами, мой злой гонитель ускакалъ во весь карьеръ. Лакеи потащили меня. Я сначала попробовалъ упираться, но когда одинъ изъ этихъ негодяевъ замахнулся на меня кулакомъ, я присмирѣлъ и безропотно сдался въ плѣнъ. Позорно было мое торжественное шествіе между двухъ лакеевъ, ведшихъ за собою своихъ лошадей и несшихъ въ рукахъ улики моего преступленія. Къ моему счастью, улицы были совершенно безлюдны, и я не подвергся любопытству толпы.

Когда меня привели на откупной дворъ, когда я издали увидѣлъ самого откупщика, его ехидную супругу и моего бѣднаго отца съ понуренной головою, когда я замѣтилъ, какъ кабачный принцъ съ жаромъ что-то разсказываетъ, жестикулируя руками и указывая на меня; когда я обернулъ голову въ другую сторону и встрѣтилъ цѣлый десятокъ вопрошающихъ глазъ откупныхъ служителей, высыпавшихъ на крыльцо, — ноги мои подкосились, голова закружилась, въ глазахъ потемнѣло и дыханіе остановилось въ груди. Я чувствовалъ то же самое, что чувствуетъ, вѣроятно, осужденный на смерть при видѣ эшафота и плахи. Какъ меня подвели къ грозному судилищу — не помню. Я пришелъ нѣсколько къ сознанію тогда только, когда грустный, дрожащій голосъ отца коснулся моего слуха.

— Куда ты несъ водку, несчастный?

Я