16 октября. Престранная ситуация складывается с Банком, совсем нелояльно относящимся к вовсе крошечному превышению кредита. Прихожу на беседу с Управляющим, и тот сожалеет, что на моем счете уже некоторое время не наблюдается никакого Положительного движения. Не без некоторой горячности заверяю его, что он и представить не может, как я-то об этом сожалею. Тут разговор заходит в тупик. Управляющий (ума не приложу, почему он счел это хорошей идеей) неожиданно открывает большую папку и зачитывает мне отрывок из переписки с неким малопривлекательным персонажем (по словам Управляющего – его Начальником), где тот велит ему надавить на клиента (то есть на меня). Хорошо, говорю я, он надавил, так что ему не о чем беспокоиться. Тем не менее полного взаимопонимания мы не достигаем, и расстаемся в мрачном настроении.

По дороге домой предаюсь фантазии о том, как выигрываю в Ирландскую лотерею[302] несколько сотен тысяч фунтов, и чуть не оказываюсь под колесами обшарпанного грузовика с углем.

18 октября. Иду в «Вулвортс» за бумажными платками (явно начинается простуда) и не могу удержаться от покупки шестипенсовой пластинки с песенкой под названием «Поджидал под деревом, встретил за углом»[303]. Мелодия очень привязчивая, стихи определенно вульгарные, но не лишены привлекательности. В качестве оправдания, конечно, буду говорить, что купила пластинку детям.

(NB. Самопознание – штука, возможно, полезная, но почти всегда до некоторой степени неприятная.)

Решаю, что не дам простуде разыграться хотя бы до конца завтрашнего обеда у Памелы, и предпринимаю неимоверные усилия для того, чтобы собрать все для этого необходимое: кувшин, кипяток, пузырек бальзама и большое банное полотенце. Все портит одно неловкое движение, вследствие которого кипяток с бальзамом из кувшина попадает мне прямо на пижаму. Конечно, обжигаюсь, на коже появляется зудящее красное пятно размером дюймов шесть. Стараюсь сохранить присутствие духа и вспоминаю, что ожоги Лечат Маслом, но его в доме нет. В голову некстати приходит цитата: «Масло было – высший сорт, – смиренно сказал Заяц…»[304] Вместо масла обильно намазываюсь вазелином и, превозмогая боль и простуду, ложусь спать.

19 октября. Превратности Судьбы – штука любопытная и необъяснимая. Почему сильный насморк нападает на меня именно тогда, когда я в качестве довольно успешной писательницы приглашена на светский прием к Памеле Прингл? Тайна, Покрытая Мраком.

Чрезвычайно долго раздумываю, в чем пойти. Выбираю Голубое платье, потом переодеваюсь в Клетчатое, но решаю, что в нем похожа на швейцарскую сиделку, и снова возвращаюсь к Голубому. Уже не в первый раз жалею, что мою главную претензию на индивидуальность – Меховое Манто – придется оставить в прихожей.

Как обычно, приезжаю на Слоун-стрит автобусом номер 19 и снова оказываюсь у богато украшенной фиолетовой двери. Меня проводят в пустую гостиную, где я в полной тишине раздумываю над тем, как же верна максима, что Приезжать Раньше Времени – Провинциальный Тон. Вскоре в комнату входит незнакомая дама в черном платье с кружевным воротником, к которому пришпилена громадная изумрудная брошь. Дама очень приветливо здоровается со мной, и мы разговариваем о погоде, Ганди[305] и французских пуделях. (Откуда пудели-то? В гостиной больше никого нет, и непонятно, какая ассоциация навела нас на эту тему.)

Появляются еще две незнакомые дамы в черном, и мое Голубое платье начинает слишком уж выделяться. Очевидно, что все гостьи хорошо друг друга знают и встречались на прошлой неделе за ужином, вчера вечером – за Игрой в Бридж, а сегодня утром – на Выставке Живописи. Никто не говорит ни слова о Памеле, и на меня вдруг накатывает сильный и безотчетный страх, что я перепутала квартиры. Лихорадочно оглядываю комнату в поисках знакомой мебели, и какая-то дама с эгреткой и в жемчугах спрашивает, что, мол, совсем не хватает той очаровательной лошадки? Отвечаю, что нет, не совсем (чистая правда), и пытаюсь понять, в своем ли дама уме. Дальнейший разговор проясняет, что речь о скульптуре из мыльника.

(Вопрос: Что такое мыльник? В голову приходит какая-то неуловимая ассоциация с лордом Дарлингом[306].)

Меня все больше волнует то, что не появляется Памела П., особенно потому, что прибывают еще три гостьи: черное платье-костюм, черный жакет с юбкой и черный крепдешин с оранжевыми ногтями. (Мое Голубое платье теперь кажется жалким подобием разноцветной одежды Иосифа[307], причем столь же ветхозаветным.)

Все дамы обращаются друг к другу по имени и активно сплетничают про общих друзей, ни об одном из которых я раньше не слышала. Во время обсуждения некоего приятеля по прозвищу Волоокий, у которого инфлюэнца, на меня нападает неистовый приступ чихания. Все в ужасе смотрят на меня, и в разговоре происходит заминка.

(NB. Оптимистичное убеждение, что двух платков на день хватит, оказывается в текущих обстоятельствах совершенно неоправданным. Не забывать об этом впредь!)

Дверь неожиданно открывается, и в гостиную впархивает Памела Прингл, которую я уже не чаяла увидеть. Она целует каждую гостью, спотыкается об маленькую собачку (которая появилась из ниоткуда, только чтобы об нее споткнулись, и тут же вновь исчезает в никуда) и восклицает, мол, тут уже все со всеми знакомы, она, конечно, ужасная хозяйка, но никак не могла уйти от Амедé, он же такой душка! (Решаю, что Амедé – еще одна маленькая собачка, но выясняется, что Парикмахер.)

Обед подан. Мы все демонстрируем приличествующую нерасторопность и толпимся у порога, соревнуясь в самоуничижительной скромности, но наконец следуем в столовую за Памелой. Мне отведено место рядом с ней – довольно незаслуженная привилегия, которая наверняка предназначалась кому-то другому. По другую руку от меня восседает крайне элегантная дама в черном крепдешине.

Она говорит, что восхищена моей книгой. И муж тоже. А свояченица, которая очень Умна и Хвалит только то, что ей Действительно Нравится, сочла книгу весьма замечательной. Высказавшись по этому поводу, моя собеседница тут же принимается рассказывать о своей недавней поездке в Париж, и я вынуждена заключить, что ее собственные критерии искренности гораздо ниже, чем у свояченицы.

Делаю вид, что знаю Париж так же хорошо, но вижу, что мне это не удается ни в малейшей степени.

Памела восторженно вопрошает крепдешиновую даму, видела ли та в Париже Жоржа и модели из его новой коллекции. Дама качает головой и говорит, что коллекции еще нет и вообще Жорж никогда не показывает весенние модели как минимум до декабря, что мне кажется логичным, но все остальные воспринимают эту новость как личное оскорбление, а Памела заявляет, что серьезно подумывает о том, чтобы обшиваться у Гастона, а не у Жоржа. Гостьи в ужасе охают. С легкостью изображаю возмущение и ужас, потому