Ужинаем все вместе (меня представляют мужу – такому же молодому) и говорим о Роуз, общих друзьях, «Время не ждет» и новейших пылесосах «Электролюкс»[300].

Собрание в институте проходит довольно успешно – на этот раз поразительно талантливая натура племянницы Роуз проявляется в роли председателя. Я говорю о Книгах и трижды вызываю одобрительный смех у слушателей, рассказав абсолютно неуместные анекдоты. Меня представляют фетровой шляпке и шубе, фетровой шляпке и голубому джемперу, фетровой шляпке и твидовому костюму и так далее. Их имена остаются для меня тайной, так же как и мое – для них.

(Действительно ли с этим досадным и привычным положением вещей ничего нельзя поделать? Существует мнение, что проблема полностью решена в Америке: там выступающих представляют публике достаточно громко и зачастую добавляется краткая биографическая справка. Хочу в Америку.)

Племянница любезно интересуется, не устала ли я. Отвечаю, что нисколько (неправда). Вскоре мы едем домой, и я ложусь спать. Гостевая комната восхитительна во всех отношениях, кроме того, что в ней нет мусорной корзины. Этот единственный недостаток в обстановке полного совершенства приносит некоторое облегчение.

8 октября. Попытки связаться с Роуз по телефону оказываются безуспешными, поскольку ее домработница неизменно отвечает, что хозяйки нет дома. Что ж, логично. Решаю, что не надо больше унижаться, и пусть Роуз сделает первый шаг.

В связи с этим решением испытываю крайне противоречивые чувства на ланче с виконтессой, которую в свое время Роуз мне и представила. Виконтесса только и делает, что расточает ей комплименты, а я разрываюсь между естественным побуждением ответить и обидой на Роуз за ее поступок.

В остальном ланч проходит успешно. Новую шляпку не купила, но это не страшно, поскольку виконтесса снимает свою почти сразу же, чем демонстрирует явное равнодушие к головным уборам.

10 октября. Возникает небольшая бытовая проблема сугубо прозаического свойства, связанная со скоплением мусора в так называемом заднем дворике на Даути-стрит. Все мусорные баки неизменно полны до краев, и я убеждена, что кто-то постоянно вытряхивает свои мусорные корзины в мои баки, поскольку не припомню, чтобы выбрасывала банановую кожуру, расколотое бело-голубое блюдце, страницы «Судебно-полицейского вестника» и ржавый жестяной чайничек, весь в дырках.

С отвращением размышляю над этим феноменом, но не могу заставить себя выложить чужой мусор, так что пропихиваю свой вклад ручкой от перьевой метелки и ухожу.

13 октября. После ланча ощущаю необычную тягу отправиться к Роуз и потребовать объяснений насчет ее недавнего странного поведения.

Роуз дома, и ее радушное приветствие остужает мой пыл, но я снова собираюсь с духом и твердо заявляю, что Все Это, Конечно, Хорошо, но как насчет того вечера в Женском институте? Роуз заметно бледнеет, но просит меня спокойно сесть и объяснить, что я имею в виду. Очень злюсь на «спокойно», поскольку это звучит так, будто обычно я разношу мебель в щепки. Не без ехидства отвечаю, что очень постараюсь не переполошить соседей. С досады машу рукой и нечаянно опрокидываю столик, на котором кто-то по глупости оставил увесистые фолианты, незакрытые сигаретные пачки и две пепельницы. Молча собираем все это с пола. Труднее всего извлечь раскатившиеся сигареты из-под дивана и электрического камина. Наконец мы садимся в кресла так, что нас разделяет большой персидский ковер, и сердито смотрим друг на друга.

Поражена, что Роуз вообще смеет смотреть мне в глаза, о чем немедленно ей сообщаю. За этим следует долгий и мучительный диалог, в ходе которого выясняется, что ни одна из сторон не способна придерживаться главной темы. Не хочется оценивать даже примерное количество и характер высказанных друг другу соображений, совершенно не относящихся к делу, но точно помню, что среди прочего Роуз утверждала следующее: (а) тщательный психоанализ еще много лет назад выявил бы, что я так и не повзрослела; (б) туфли на таких высоких каблуках – нелепость; (в) Роберт – просто святой, раз терпит все это; (г) пожалуйста, Роуз хоть сейчас признáет, что Пишу я хорошо, но Игра на Фортепиано? – нет уж, увольте.

В свою очередь, не стану отрицать, я за вечер сообщила Роуз, что: (а) опрятной ее никак не назовешь – только посмотрите на эту комнату! (б) импульсивность – это одно дело, а полная бесцеремонность – совсем другое; (в) поездка в Америку не делает человека экспертом во всех вопросах; (г) это, конечно, было давно, и вообще – не хочется ей напоминать о том случае, когда она так рассердилась из-за дурацких ирисов.

К сожалению, в какой-то момент я все же даю волю слезам, но это, разумеется, просто от злости. Роуз неожиданно говорит, что кофе наверняка поможет, и звонит в колокольчик. В растрепанных чувствах иду в ванную привести себя в порядок. Слезы мне совершенно не идут. Интересно, как это кинозвездам удается выглядеть хорошо, даже когда они плачут? Расхожая версия с глицерином меня совершенно не устраивает. Возвращаюсь в гостиную. За время моего отсутствия Роуз чрезвычайно предусмотрительно включила граммофон. Молча слушаю «Рапсодию в блюзовых тонах»[301] и постепенно успокаиваюсь.

От восхитительного кофе становится еще лучше. Снова могу смотреть в лицо Роуз, на котором теперь читается раскаяние. Хором говорим, что Так Нельзя и давай больше не будем никогда ссориться, что бы ни случилось. Сразу воцаряется полная гармония, я целую Роуз, и она говорит, что все это целиком и полностью ее вина, а я возражаю, что моя, и мы обе соглашаемся, что вовсе не имели в виду того, что тут наговорили.

(Позже в голову приходит здравая и слегка циничная мысль: раз мы обе вовсе не имели в виду того, что наговорили, значит вечер был пустой тратой нервных сил, – но дальше думать об этом не хочется.)

Совершенно обессиленная, иду домой. Там меня ждет письмо от Вики с маленьким рисунком, изображающим слоника. Рисунок кажется мне определенно оригинальным и даже в чем-то модернистским, но из письма выясняется, что это Стол, накрытый к Ужину. Еще пришло сообщение от Литературного Агента, который пишет, что с огромным нетерпением ждет мою новую рукопись. (Остается надеяться, что он действительно получает удовольствие от предвкушения, поскольку такими темпами ему, скорее всего, придется еще подождать.)

Также меня ожидает уже почти привычный лиловый конверт с серебряными инициалами и написанное небрежными каракулями приглашение от Памелы Прингл отобедать у нее и познакомиться с полудюжиной дорогих друзей, которые просто обожают мое сочинение. Настроена скептически, но приглашение приму, поскольку мной движет низменный мотив – поглядеть на дорогих друзей и еще более низменный – сэкономить, из-за чего я вынуждена соглашаться на