Шрифт:
Закладка:
Неизбежно одно из этих дел привело бы к вынесению решения, которое Эдуард III счел бы политически невозможным выполнить. Когда это случилось в июле 1336 года, повод был характерно неясным: дело с участием некоего Гарсии Арно, сеньора де Наваль, беспокойного и склонного к судебным тяжбам барона из Беарна, который утверждал, что Эдуард III задолжал ему 30.000 флоринов. В течение многих лет Арно безуспешно добивался решения по своему иску в Париже. Парламент никогда не принимал решения по существу дела, поскольку адвокаты Эдуарда III использовали различные технические уловки для отсрочки рассмотрения дела, и их аргументы всегда одерживали верх. Однако 11 июля 1336 года технические уловки не сработали, и Эдуард III был объявлен неплательщиком. В пользу Арно была присуждена крупная компенсация, которую Парламент постановил удовлетворить за счет конфискации имущества Эдуарда III в Гаскони. После короткого периода мучений в Англии было принято решение бросить вызов Парламенту. Это решение мог принять только сам Эдуард III. Его советники не сомневались, что в конечном итоге это приведет к потере герцогства. Французы попытались привести приговор Гарсии Арно в исполнение около нового года. Местом была выбрана бастида Пюимироль в Ажене, анклав герцогства, полностью окруженный территорией, находящейся в подданстве короля Франции. Город был плохо приспособлен для обороны, его крепость находилась рядом с приходской церковью. Но Эдуард III должен был удерживать такие места, чтобы его претензии на возвращение остальной части Ажене воспринимались всерьез, и его офицеры были готовы к прибытию французов с небольшим эскортом. Французы были прогнаны с проклятьями[265].
Подготовка к захвату всего герцогства уже началась. Был заключен договор с графом Фуа. Он согласился в обмен на единовременную выплату собрать к 24 ноября 1336 года армию из 100 латников и 500 пехотинцев для вторжения в герцогство с юга. Графу было приказано быть готовым к двухмесячной кампании в Гаскони, как только война начнется. На северной границе, в Сентонже, был назначен новый сенешаль, получивший там титул капитана королевских войск[266]. Со своей стороны Эдуард III начал предпринимать запоздалые шаги по укреплению обороны своего герцогства. В начале осени правительство в Бордо приступило к ремонту и снабжению продовольствием, насколько позволяли ограниченные ресурсы, замков, которые простояли в запустении много лет. В Англии министры Эдуарда III разработали первые планы по укреплению Гаскони английскими войсками[267].
В начале нового года попытка Папы Римского выступить посредником была отвергнута даже без обычных вежливых уклонений. Ссора, сказал Филипп VI Бенедикту XII, была не между суверенными королями, а между сувереном и вассалом в деле, которое затрагивало власть французской короны. В таких обстоятельствах посредничество было дерзостью. В то же время французский король занялся опустошением церковной казны. Он не скрывал, что его целью было финансирование весенней кампании. Бенедикт XII отреагировал с характерной для него решительностью. Он отказался разрешить Филиппу VI взимать налоги с церковного имущества. Чтобы предотвратить любые преступные намерения французского правительства, он приказал сборщикам десятины для крестового похода вернуть собранные деньги тем, кто их заплатил[268].
* * *
Теперь Филипп VI сделал серьезное дело из обиды, которая до этого была не более чем незначительным раздражителем. Это было присутствие при английском дворе его самого настойчивого и желчного внутреннего врага, Роберта д'Артуа. Позже Филипп VI объявил интриги этого человека главной причиной войны, и его версия событий, какой бы изворотливой она ни была, нашла всеобщее признание во Франции. Правда оказалась не столь однозначной.
Роберт д'Артуа, одна из ключевых фигур первых лет Столетней войны, был свояком Филиппа VI. Это был умный и приятный человек пятидесяти лет, чьей жизнью управляла одна непреодолимая навязчивая идея, которой он посвятил большую часть своих сил и которая в конечном итоге привела его к смерти, когда он находился во главе иностранной армии сражаясь против своей собственной страны. Эта идея была связана с графством Артуа, которое по причуде закона о наследовании перешло от его деда к его тетке в конце XIII века, а не к нему самому. В разное время он добивался своего путем судебных тяжб, насилия и интриг при дворе, но всегда безуспешно. Когда Филипп VI стал королем Франции, Роберт увидел для себя новые возможности. Он стал ближайшим другом и советником короля, его "главным и особенным любимым компаньоном во всех его владениях, ― как выразился Фруассар, ― и в течение трех лет все, что делалось в королевстве Франция, делалось по его совету, и без него ничего не решалось"[269]. В течение нескольких месяцев Роберт убедил короля принять графство под управление короны на время пересмотра его претензий. Это дело вызвало необычайные страсти, разделило семью и двор Филиппа VI и создало опасную аристократическую коалицию против него. К несчастью для Роберта, старая графиня Артуа умерла в ноябре 1329 года, и по другой причуде наследования ее права в итоге унаследовала герцогиня Бургундская. Герцог Бургундский, ее муж, помимо того, что был одним из крупнейших территориальных магнатов королевства, являлся еще одним шурином Филиппа VI. Тогда Роберт зашел с козырей. В декабре 1330 года тяжба внезапно прекратилась. Было установлено, что документы, которые Роберт представил в поддержку своих претензий, были подделаны по его указанию. Филипп VI отказался от своего недавнего друга и разрешил возбудить против Роберта уголовное преследование. Но Роберт отказался предстать перед судом. Он бежал в Нидерланды и начал вести скитальческую жизнь на границах Франции, переезжая с места на место, поскольку его присутствие приносило неудобство его друзьям и родственникам. В апреле 1332 года он был изгнан из Франции, а все его имущество было конфисковано.
Неустанное преследование Роберта д'Артуа Филиппом VI еще долгое время после того, как тот превратился в одинокого и обнищавшего изгнанника, свидетельствует о его характере. Несомненно, это было вызвано влиянием королевы (сестры герцога Бургундского). Сам Филипп VI, хотя и не был по натуре злопамятным человеком, был крайне суеверным и неуверенным в себе. Он очень серьезно отнесся