Предложение Лизы взять на воспитание дочь погибшей в море сестры было для Чупрова неожиданным. Лиза учится в техникуме, он — заочно в институте. Одна небольшая комнатка. Они не хотели иметь своего ребенка, пока не закончат учебу. И вдруг… Все это Чупров высказал жене, добавив, что пусть пока бабушка воспитывает девочку, а потом они удочерят ее и что, если нужно, они будут высылать ей деньги. Лиза вспылила, обозвала его эгоистом, сказала, что она не может дочь любимой сестры оставить у старой матери, которая уже сама нуждается в уходе, что он не понимает ее в не любит и что она не может жить с таким бездушным человеком. Он отстаивал свое мнение, и они поссорились, поссорились первый раз. Чупров ушел на дежурство, не поужинав, вместо обычного: «Счастливо», Лиза бросила: «Сама позабочусь о ребенке!»

И сразу, когда Лиза сказала эти слова, и потом, ночью, на дежурстве, он считал, что сказано это сгоряча, что утром он сумеет уговорить ее, они помирятся и больше никогда не будут ссориться; он обдумал весь предстоящий разговор и утром, как только доложил начальникам о том, что ночью на границе происшествий не случилось, пошел на квартиру, которая была в деревянном двухэтажном доме, стоящем на склоне сопки, сразу же за штабом.

Дверь была заперта. Решив, что Лиза ушла в магазин и скоро вернется, Чупров взял ключ, висевший в общей кухне на гвозде, и отпер дверь. В комнате все было так же, как вчера, позавчера, неделю назад: взбитые подушки на кровати с высокими никелированными спинками, стулья рядком у стены, книжный шкаф, стол, покрытый скатертью, на углах которой вышиты «крестом» розы. На середине стола лежал листок, придавленный черным, вынутым из его коробки «Тактика» карандашом.

Десятки раз Чупров перечитывал написанные Лизиной рукой слова, ругал, проклинал себя; он теперь был согласен взять к себе не только ребенка, но и мать Лизы, хотя об этом не было речи, звонил в порт, в больницы, в милицию, рассказывал приметы жены, просил узнать, где она и что с ней. Когда его помощник — сержант Потороко принял сообщение синоптиков и начал читать это сообщение Чупрову: «Ветер северный 10—12 метров в секунду, заряды…» — Чупров машинально, думая о том, куда еще можно позвонить, чтобы узнать, где Лиза, приказал передать предупреждение на заставы и сразу же забыл об этом. Он звонил, описывал приметы, просил и вспомнил о штормовом предупреждении только тогда, когда о нем спросил у него полковник.

Выполняя приказ начальника политотдела, лейтенант связался с заставой и, после того как узнал, что кинопередвижка не пришла, попросил начальника заставы сходить к Лизиной матери и узнать, не приехала ли Лиза. Сейчас он ждал ответного звонка и жалел, что не догадался позвонить в Кильдинку раньше; он смотрел на тетрадный листок, перебирал в памяти вчерашний разговор с женой, но постепенно начинал сознавать, что снят с дежурства, что по его вине, может быть, сейчас где-то в тундре мерзнут солдаты, — понимая это и ругая себя за это, он продолжал думать о Лизе. Он нехотя положил трубку и так же нехотя снова поднял ее, чтобы позвонить начальнику штаба.

…Нервно постукивая пальцами о подоконник, полковник смотрел, как заряд бросал в стекла мокрый снег, прислушивался к свисту ветра и с раздражением думал о том, почему так безответственно, халатно дежурил сегодня лейтенант Чупров. В то же время Анисимов был недоволен тем, что, не разобравшись в причине, накричал, снял Чупрова с дежурства. Он понимал, что не нарушил устава, устав требует строго наказывать за такую халатность, и Чупрова придется наказать, но ведь до этого лейтенант был дисциплинированным. Полковник уже решил попросить у начальника гарнизона два вездехода и выехать в тундру, взять с собой несколько пограничников и врача, а сейчас подумал, что нужно взять и лейтенанта Чупрова. Дорогой он поговорит с ним, все узнает, тогда примет окончательное решение о мере наказания.

— Поедешь, наверное, сам? — прервала мысли полковника жена, все еще стоявшая в кабинете. Не дожидаясь ответа, сказала: — Пойду приготовлю полушубок и валенки.

6

В теплой, накуренной комнате дорожного мастера на тулупе, расстеленном на широкой скамье, стоящей возле большой, занимающей почти половину комнаты русской печки, недавно побеленные бока которой были горячими, стонал Елагин. Неторопливо, но старательно Исхаков натирал ноги ефрейтора вначале спиртом, затем гусиным жиром, стараясь как можно меньше причинить боли уже сильно распухшей ноге, а Бутылов то и дело переворачивал полотенце, узкой полосой наложенное на лоб Елагина. Рядом со скамьей лежали снятые с ног шофера валенки, вокруг этих валенок от растаявшего снега образовалась лужица. Такая же лужица была и у ног Исхакова. В желтом свете керосиновой лампы, прикрепленной к стене, эти лужицы, ноги шофера, капли пота на смуглом лице Исхакова казались желтыми. Тусклый желтый блеск воды, бугорками стекавшей на чистый скобленый пол, такой же желтый и такой же тусклый блеск гусиного жира на теле полураздетого шофера, непрекращающийся свист пурги, который был слышен даже здесь, в комнате, брошенная кем-то из солдат, приехавших с ним на вездеходах, реплика: «Досталось ребятам!» — наводили полковника на мысль, десятки, сотни раз проверенную, записанную в уставе, мысль об ответственности командира за жизнь солдата. Однако он и обвинял и оправдывал Чупрова, который сейчас вместе с врачом был в соседней комнате, куда на руках занес закутанную в тулуп жену.

Полковник уже понял, что или накануне, или в день дежурства Чупрова в молодой семье произошла большая ссора, хотя Чупров так ничего еще и не объяснил. Дорогой на все вопросы он отвечал односложно: «Все в порядке», «Ничего не случилось», «Виноват». Когда фары осветили серый верх почти занесенного снегом кузова кинопередвижки, лейтенант первым выпрыгнул из вездехода, первым увидел торчащий из разорванного брезента черенок лопаты, вырвал ее, еще сильнее прорвал крышу, рыгнул в кузов и радостно крикнул оттуда: «Живы!» А через минуту из кузова донесся почти такой же громкий, но уже не радостный, а тревожный крик: «Лиза?!»

Как и всех жен офицеров части, полковник знал жену лейтенанта, знал, что она из Кильдинки, но знал и то, что она не выезжала из городка с кинопередвижкой, однако Чупров ни сразу, ни потом, когда они ехали к дорожнику, не сказал, почему его жена оказалась здесь, — он все время поправлял тулуп, в который была закутана Лиза, согревал дыханием ее лицо и не отвечал на