Восхищались тогда все — рядовые и командиры — подвигом четырех пограничников, задержавших банду басмачей. Сделали засаду на тропе и отбивали атаки басмачей до тех пор, пока не пришла на помощь поднятая по тревоге застава. Один из тех пограничников — уже полковник, начальник политотдела. Недавно Анисимов встретился с ним в Москве на совещание политработников, но сейчас, когда хотел вписать подвиг бывшего политрука в текст беседы, оказалось, что забыл его фамилию. Он напрягал память, чтобы вспомнить, смотрел на тюлевую штору, вначале даже не замечая ее красивых узоров, потом, как-то сразу, почувствовал, что он не только вспоминает фамилию политрука, он смотрит в окно, пытаясь увидеть лампочку, ту маленькую лампочку, которую он привык видеть через стекла окна, глядя на которую он находил нужные мысли. Часто, собираясь сделать доклад или прочитать лекцию, полковник тщательно просматривал подготовленные инструкторами тексты, вносил поправки, делал это всегда после работы, дома в своем кабинете, из окна которого и была видна лампочка. Зимой она горела все время, днем и ночью, — в Заполярье зимой не бывает дня. Она напоминала полковнику цыпленка, только краснее обычного, который замерз и с удовольствием погрелся бы в теплых ладонях, как и те пушистые желтые цыплята, которых в детстве он любил греть в ладонях и которые вначале пищали и вырывались, потом, почувствовав ласку, успокаивались. Летом и осенью лампочка не зажигалась — полярный день длинный, несколько месяцев, — она спокойно покачивалась на фонарном столбе и как будто подмигивала через стекла и тюлевые узоры, что все в порядке, а если бывал ветер, она дрожала и металась, была сердитой, недоумевающей. Не видно было лампочки только тогда, когда снежный заряд залеплял стекла.

На стекла налип толстый слой снега, снег сползал по стеклам вниз, оставляя после себя мокрые полосы; через мгновение эти полосы снова залепляло снегом, стекла вздрагивали от порывов ветра.

Теперь полковник уже не думал о политруке, он вспомнил снова о кинопередвижке, отправленной им на фланг. Смотрел Анисимов в окно и недоумевал, почему синоптики не предупредили о шторме. Мысль о том, что ему мог не доложить дежурный по части лейтенант Чупров, он отбросил сразу — Чупров дисциплинированный, знающий службу офицер, он не мог забыть. «Нужно позвонить лейтенанту», — решил полковник и снял телефонную трубку.

Выслушав рапорт дежурного о том, что происшествий нет, полковник приказал ему узнать, где кинопередвижка, и доложить.

— Есть.

«Есть» это было сказано не так, как обычно говорил лейтенант, а вяло, нехотя. Это не понравилось полковнику, но он ничего не сказал, положил трубку, закурил и снова подошел к окну.

В кабинет вошла жена, удивленная тем, что муж все еще не уехал в штаб, она предположила, что он или заснул, тогда нужно его разбудить, или у него свободное время, тогда, может, они вместе пойдут в кино; но как только она открыла дверь и увидела чуть сгорбленную широкую спину, слегка склоненную набок голову и нервно постукивающие о подоконник пальцы, то поняла — снова неприятности.

— Что у тебя, Петя?

Полковник повернулся; за многие годы совместной жизни жена уже много раз, вот так же тревожно, задавала ему подобный вопрос. Вначале, когда был еще молодым офицером и служил на заставе, он молчал — рассказывать жене о делах службы запрещено; однако через несколько дней после какого-либо происшествия выяснялось, что жена знает почти все — от кого она узнавала, это и по сей день для него оставалось загадкой, — а она очень волновалась, пока не узнавала правды, не могла заснуть, после того как ночью его вызывал дежурный по заставе, ждала стука в дверь и сообщения, что муж убит или тяжело ранен.

Сейчас полковник всегда рассказывал жене и о своих успехах, и о своих неудачах.

— Кинопередвижку на заставы послал. Если не успели доехать до дорожника, худо им придется. Жду звонка — дежурный доложить должен. — Анисимов хотел добавить, что повода для сильного беспокойства нет, что все может обойтись благополучно, но резкий телефонный звонок прервал его. — Слушаю.

В трубке звучал голос лейтенанта, такой же вялый, безразличный. Чупров докладывал, что в Кильдинку — в этом селе располагалась самая ближняя из тех застав, к которым подходила дорога, — кинопередвижка не пришла, а с дорожными мастерами нет связи, так как шторм где-то порвал провода.

— Не узнавали у синоптиков, почему не было штормового предупреждения?

— Было.

— Как было?! Почему не доложили?!

— Я… У меня…

В трубке замолчали. Молчал и полковник, ждал, что ответит Чупров, не понимая, почему всегда веселый, иногда даже не в меру — лейтенанту часто делали замечание старшие командиры за то, что шутил во время серьезного разговора на заседании или собрании, — всегда охотно выполняющий любое приказание и всегда честно признававший свою вину, если что-либо сделал не так, как нужно, — почему сейчас Чупров молчит. А в трубке молчали.

— Доложите начальнику штаба, что я снимаю вас с дежурства! Вышлите за мной машину и ждите меня! — Полковник бросил трубку.

5

Лейтенант все еще держал трубку: он еще не осознал значение сказанных полковником слов «снимаю с дежурства…». Мысли его были в небольшой комнатке, которую дали ему год назад, когда он женился; он еще раз перебирал в памяти вчерашний разговор со своей женой Лизой, смотрел на лежащий перед ним тетрадный листок. На этом листке черным карандашом крупно было написано: «Не ищи!»

Вчера Чупров пришел домой немного раньше обычного, чтобы успеть поужинать и отдохнуть перед дежурством. Лиза, с красными от слез глазами, молча протянула письмо из Кильдинки от матери. Не понимая, в чем дело, но сознавая, что случилось что-то непоправимое, Чупров стал читать, с трудом разбирая почерк: «Кланяюсь вам и сообщаю…» Лиза разрыдалась, он стал ее успокаивать. Выплакавшись, Лиза рассказала, что ее старшая сестра вместе с мужем не вернулась из Атлантики — несколько дней назад колхозный рыболовецкий тральщик разбился о скалы во время шторма. Лиза часто и очень много рассказывала о своей сестре, Чупров понимал, что она души в ней не чает; он хотел встретиться и познакомиться и с сестрой, и с мужем сестры, и хотя уже несколько раз после свадьбы он ездил в Кильдинку по делам службы, но не видел их — случалось так, что они были в это время в море.

Старуха мать, ласково гладя головку белокурой трехлетней девочки, вздыхала, вспоминая, как погиб в море ее муж, оставив двух дочерей сиротами, а ее вдовой, как было трудно воспитать и выучить их, и вот теперь снова приходится ждать, ждать дочь и зятя. Она радовалась за Лизу, что та учится