Вот так. Я не отказывалась сотрудничать с офицером и имперской службой безопасности. Но что взять со слабой девушки, на долю которой выпало столько испытаний? Сегодня моя сила была в моей слабости. И Эрвин это понял. В его глазах я прочитала, что понял. И если при первой нашей с офицером встрече у меня не было шансов, я не знала ничего об этом мире, то сейчас… Маска крауфини сидела на мне как влитая. Я вела себя как Тигиан, улыбалась и вздыхала как она. Единственное, отчего на душе скребли кошки, – оттого, что я обманывала отца и мать Тигиан. Но я поклялась себе, что сделаю все возможное, чтобы они были счастливы, чтобы гордились своей дочерью. Я постараюсь полюбить их, не разбить их сердца, чего бы мне это ни стоило.

Дьяр сдержал свое слово – сделал из меня крауфиню Уикроу. Сейчас во мне не так просто распознать чужую душу. Теперь моя очередь выполнить свою часть договора.

– Значит, вам не придется долго ждать. Суд назначен на завтра, на полдень, – отчеканил Эрвин.

Я же лишь в который раз подивилась скорости местного делопроизводства. Но внешне изобразила трогательную растерянность. Да-да, я такая нежная, ранимая, но если вы, благородный офицер, требуете, то я готова… ради родины, императора и чего там еще идет в комплекте к высокодуховным ценностям трейгорского патриотизма.

Гончий покинул нас, тщательно сдерживая злость. Показания ему из меня выбить так и не удалось. Только клятву, что расскажу все, что знаю, о встрече в малахитовой гостиной Дьяра с послом.

А вот ночь и утро прошли как в тумане. Я не могла ни о чем думать. Зато старшая крауфиня Уикроу сделала это за меня. Подобрала и платье, и украшения, в которых я должна буду появиться на судебном процессе.

И ровно в полдень карета с родовым гербом Уикроу остановилась у центрального входа здания суда.

Рядом шумела базарная площадь, чуть поодаль от которой выразительно красовалась заблаговременно сооруженная виселица. На нее смотреть не хотелось.

Я повернулась в противоположенную сторону и увидела пирс. Не тот, к которому пришвартовался «Инферно» на краю столицы. Нет. Этот был, похоже, для аристократов и скоростных почтовых дирижаблей. От него только что отчалил как раз один такой, лёгкоостный, с почти миниатюрной гондолой. На котором разместиться могло не больше десятка человек.

Пока я смотрела на личей, тянувших судно к небесам, моя охрана оттеснила толпившихся на лестнице репортеров, чтобы крауфиня Уикроу смогла легко пройти. Легко… какое это обманчивое слово. Мне сейчас было тяжело. Невыносимо.

Я чувствовала себя натянутой до предела струной. Тронуть – и зазвеню. Прямая спина. Высоко поднятая голова. Открытая жадным до любопытства взглядам. И лишь в маленькой дамской сумочке – тайна, разбитая на двенадцать кристаллов. Тех самых, что Дьяр втыкал в лучи пентаграммы.

Причина, по которой он передал мне камни, была очевидна: они могли легко затеряться меж папками его дела или в чьем-нибудь кармане. Так что у меня кристаллы до суда однозначно будут целее.

Опыт общения с представителями (правда, слегка проспиртованными) местной Фемиды у меня уже имелся. Даже метка, тщательно прикрытая сейчас волосами, осталась. И я наивно полагала, что буду морально готова к заседанию. Увы. Белокаменный зал с полупрозрачным куполом потолка, располагавшийся на третьем этаже здания, украшенный монументальными колоннами, от тесной душной каморки, в которой выносили приговор уличным воришкам, отличался ВСЕМ.

И обстановкой, и судьей, во взгляде которого сквозила такая неподкупная суровость, что невольно возникала мысль: сколько часов подряд перед зеркалом он тренировал столь холодный взор? Я уже не говорю, сколько пришло зрителей, желавших посмотреть на процесс над государственным преступником. Единственное, что оказалось неизменным, – это камень истины, лежавший перед блюстителем закона и видимый из любой точки зала.

Едва я появилась в суде, как Эрвин Торон наградил меня нечитаемым взглядом и, протиснувшись сквозь толпу, тут же повел меня к месту, предназначенному для свидетеля. Оно оказалось прямо за спиной гончего.

Проходя за сумеречным мимо рядов зрителей, среди последних я заметила даже несколько смертей, что сидели на стульях, обмахиваясь веерами и активно споря. Для них это было представление. Причем на оное они даже билетики купили! Что примечательно, Хель сидела с загадочной полуулыбкой и… принимала ставки!

– А я тебе говорю, помрет этот голубчик сегодня, – вещала самая упитанная из чернобалахонниц. – Возьми мою ставку – четыре монеты с глаз мертвецов, что этого Йорана вздернут сегодня вечером на виселице, как преступника.

– Не торопилась бы ты, Райнхельгильма, – проскрипела вторая голосом желны, что напоминал звук несмазанных петель. – Этот темный властелин уже какой год в списках вероятников на погибель висит. И все никак… Верткий, как змея. Небось, и в этот раз вывернется.

– Раз такая уверенная, Маранирин, что ж супротив меня не ставишь? – подначивала ее толстушка.

Чем все кончилось, я так и не узнала, поспешив за Эрвином. И тут же услышала с другой стороны:

– Пс-с-с, краля!

Еще поворачивая голову, я знала, что только один нелюдь в этом мире может набраться столько наглости, чтобы подманивать крауфиню, как пацан из подворотни, стоящий на стреме, своего подельника.

Я лишь выразительно зыркнула на приличного с виду цверга в парадном штатском мундире, что сидел рядом с проходом: мол, чего?

– Ты своему магу шепни, – зашипел цверг так, чтобы никто другой не услышал. – Если дело совсем швах и его на виселицу поведут, мои ребята уже наготове: и пол на эшафоте подпилили, и в веревку разрывником шмальнут, чтоб оборвалась. Так что пусть тикать, если что, готовится, Молох своих не бросает.

Все это он произнес так быстро, что я лишь успела кивнуть, про себя отметив: значит, карлик уже не только успел раздать все свои долги, но и заручиться поддержкой товарищей по воровской гильдии. Шустер, мелкий…

Дойдя до своего места, я села и постаралась оглядеться. Тот, кто затеял эту игру, непременно должен был сегодня находиться здесь. Но среди многоликой пестрой шумной толпы… Я украдкой оглядывалась.

Вот франт, что нет-нет да и бросал на еще пустую скамью обвиняемого такие убийственные взгляды, что даже пощечины по сравнению с такими взорами и то показались бы приятнее.

Или красивая тяжелой светской красотой грефис, или даже крауфиня, в парчовом платье, украшенном драгоценными камнями. Она прятала нижнюю часть лица за веером, в нетерпении обмахивалась им и буквально сканировала толпу, испуская волны надменности.

А может, вот тот милый старичок в скромном сюртуке, к которому обращался с почтением какой-то увешанный звездами и наградами генерал? Во взгляде седовласого сквозила такая забота о ближнем, что невольно закрадывалась мысль: такой не только обогреет страждущего, но и нагреет, как пить дать. Так вот, этот пожилой джентльмен порой поворачивал голову. Только не на пустующее место Дьяра, а на судью. И при этом из взора его исчезало все тепло и доброта и взгляд превращался в стальной клинок, о который можно и порезаться, говорящий без слов: руби!