войны действенную политическую и экономическую помощь находившиеся в трудном положении еврейские палестинские общины могли получить только из столицы Германии. За это время немецкие армии продвинулись глубоко в западные области России, и большое количество польских и литовских евреев оказались на территории, оккупированной немецкими войсками. С какой бы стороны это ни рассматривать, Берлин являлся лоцманом в отношении сионистской политики.

Через несколько дней после начала войны д-р Боденхаймер, бывший президент Немецкой сионистской федерации, все еще остававшийся одним из ее активных лидеров, обратился к Министерству иностранных дел Германии с предложением учредить немецкий Комитет по освобождению русских евреев.

Созданная в августе 1914 года, эта организация позже изменила свое название на несколько менее провокационное: Восточный комитет. В этом комитете действовали в основном сионисты: Оппенгеймер был его председателем, Моцкин и Хантке принимали активное участие в его работе, а Соколов написал статью для первого выпуска «Kol hamevaser» — журнала этого комитета, который выходил на еврейском языке[165]. Комитет поддерживал восточноевропейских евреев в их стремлении к национальной свободе и автономии в надежде на то, что Германия в результате войны завладеет западными областями России. Комитет был создан с благословения немецких властей, у которых было несколько преувеличенное представление о распространении сионистского влияния на Востоке (один из советников правительства сравнивал внутреннюю дисциплину сионистской организации с дисциплиной Ордена иезуитов)[166].

Эти действия являлись частью плана революционизировать угнетенное меньшинство царской империи. Но немецкие военные власти в целом не оправдали надежд восточноевропейских евреев, которых они призвали подняться против притеснений Российской империи. Требования политической и культурной автономии в основном игнорировались, так как они противоречили целям польского и прибалтийского национального движения. Особым антисемитизмом в период войны отличались поляки, и к концу войны это окончилось множеством погромов. Царское антиеврейское законодательство было отменено лишь в северной части (Ober-Ost) оккупированной территории. Состав комитета на протяжении войны изменился, и в него вошли представители немецких евреев-несионистов.

Существование этого комитета стало яблоком раздора среди мировых сионистских лидеров и заставило их пересмотреть свое отношение к различным лагерям. Вначале Исполнительный комитет поддерживал Боденхаймера, хотя его действия были прямым нарушением нейтралитета сионистов. Критики односторонней прогерманской ориентации доказывали, отбрасывая все другие соображения, что тесная политическая связь с немецкими вооруженными силами подвергает опасности миллионы восточноевропейских евреев, не говоря уже о том, что деятельность комитета не является секретной и служит оправданием антиеврейских мер, которые предприняло российское правительство в 1914–1915 годах. По настоянию своих коллег Боденхаймер был вынужден отказаться от председательства в Еврейском Национальном фонде.

Чтобы мировое сионистское движение сохраняло нейтралитет, на заседании Большого Комитета Действия, состоявшегося 14 декабря в Копенгагене (впервые после начала войны), для установления контакта между сионистскими организациями обоих лагерей и для возможной координации действий было решено открыть расчетную палату под управлением Моцкина, а позже — Виктора Якобсона. Вейцман потребовал, чтобы Исполнительный комитет, все еще работавший в Берлине под управлением Варбурга и Хантке, прекратил свою деятельность. До окончания войны, руководство сионистскими делами необходимо перенести в Америку, чтобы не подвергать опасности евреев Палестины. В качестве компромисса было решено перевести Соколова из Берлина в Лондон и послать Членова с миссией в Америку и Британию, откуда он затем возвратился на родину в Россию[167].

Присутствие членов Исполнительного комитета в различных столицах европейских государств диктовалось необходимостью координировать действия сионистского движения и было неизбежно, но это парализовало работу самого комитета. Представители берлинского комитета сохранили управление организацией, но остались в меньшинстве, и поэтому рано или поздно могли возникнуть разногласия. Кроме того, было принято решение, что Исполнительный комитет не может вести переговоры с правительством любой страны, воюющим с Турцией. Вейцман с его проанглийской ориентацией, в отличие от прогермански настроенных немецких сионистов, не был полностью согласен с этой резолюцией. Двумя месяцами ранее он писал Шмарьяху Левину, что «как только ситуация несколько прояснится, мы сможем откровенно говорить с Англией и Францией о ненормальном положении евреев… В интересах людей, ведущих сейчас борьбу за права малых народов, гарантировать евреям право на существование. Сейчас то время, когда народы Великобритании, Франции и Америки смогут понять нас… Нравственная сила наших требований будет неодолимой; политические условия станут благоприятными для реализации наших идеалов»[168]. Оптимизм Вейцмана разделял Герберт Сэмюэл[169], влиятельный политик, о политических симпатиях которого даже не подозревали. Сэмюэл был членом либерального кабинета Асквита[170], и он представил своим коллегам меморандум, в котором доказывал необходимость создания в Палестине национального приюта для евреев. Хотя это не дало никаких результатов (Асквит был совершенно не заитересован в этом), первый шаг в приготовлении почвы для драматических событий 1917 года был сделан.

В начальный период войны Берлин все же оставался центром сионистской политической деятельности. Задачей Исполнительного комитета, размещавшегося там, была охрана интересов евреев Восточной Европы, так как большая ее часть отошла под управление Германии, а также защита сионистских поселений в Палестине[171]. Историческим подвигом Вейцмана явилось то, что победа Англии стала также и триумфом сионистов. Его усилия увенчались успехом именно потому, что он не занимал никакой официальной позиции в мировом сионистском движении. Легко представить, как турки, всегда подозрительные в отношении деятельности сионистов, могли прореагировать, когда Исполнительный комитет последовал линии Вейцмана и показал себя в 1914 году сторонником победы союзников, выступавших против Германии.

Официально отношение Германии к сионизму было сдержанным, но не враждебным. Попытки Герцля добиться поддержки кайзера окончились неудачей, и вплоть до 1914 года Германия не предпринимала никаких шагов, чтобы вступиться за интересы сионистского движения. С началом войны отношение к сионизму стало несколько более позитивным. Правительство Германии не хотело противодействовать сионизму, так как он имел влияние среди восточноевропейских евреев и в Соединенных Штатах. Канцлер Бетман Гольвег и посол Германии в Константинополе Вагенхейм пытались умиротворить Талаат-пашу, министра внутренних дел Порты, чтобы удержать его от действий, которые могли бы спровоцировать враждебность мирового еврейства. Между 1914 и 1917 годами немецкие дипломатические представители иногда вступались, хотя и неофициально, за палестинских евреев перед турецкими властями[172]. Большинство этих вмешательств было связано с Джемал-пашой, палестинским командующим, который решил депортировать всех евреев русского происхождения, т. е. большинство еврейского населения Палестины.

Первую попытку он предпринял в декабре 1914 года, вскоре после вступления Турции в войну. Она была успешно заблокирована, хотя шестьсот евреев уже были высланы. После этого произошли единичные аресты и другие полицейские репрессии, и лишь к марту 1915 года центральные власти убедили своих представителей в Иерусалиме оставить евреев в покое. В конце концов Джемал-паша хоть на какое-то время перестал