года по настоянию Марокко было подписано соглашение о прямой торговле[577]. Торговля с Марокко была внушительной по объему и постоянной, поскольку политические события никогда ей не препятствовали, но вместе с тем представляли собой малозначимый фактор для ее развития[578]. Возможно, именно поэтому Марокко так и не попало в составленные историками списки вдохновленных советским примером стран. Если бы они прочитали стенограмму апрельской встречи Микояна с министром торговли Марокко А. Бенкираном, они, возможно, пересмотрели бы свое мнение[579]. Последний сказал «старому большевику»: «Мы желаем изучить планирование нашей экономики и проблемы индустриализации страны. Когда у нас будут серьезно разработанные экономические планы, мы обратимся для их реализации к помощи дружественных иностранных государств, в частности к Советскому Союзу»[580]. На этом он не остановился. Слова Бенкирана выражали настроение всех новых независимых народов на глобальном Юге:

Мы готовим пятилетний план, начинающийся с 1961 года.

Но мы считаем необходимым иметь переходный план на 1959–1960 годы, что позволит нам исправить ошибки предыдущих планов, серьезно изучить наши богатства, возможности в капиталах и людях, а также изучить возможности иностранной помощи. Только после этого мы можем сказать, что у нас будет план национального характера. Мы понимаем, что мы должны рассчитывать на собственные силы, однако вполне возможно, что молодая страна обратится к некоторым странам за помощью[581].

Далее Бенкиран выразил надежду на то, что, когда марокканцы получат четкое представление о своих возможностях и обратятся к советским организациям, отвечающим за экономические отношения, СССР поможет Марокко. Было ли это гимном советской модели? Он также признал, что нынешний переходный план 1958 года полностью основан на последнем четырехлетием плане, разработанном французами для управления экономикой своей колонии. Значит, зло колониального наследия? Марокканцы продолжали развивать свою экономику в течение следующих десятилетий под привычной рубрикой пятилетних планов – факт, который оставил историков холодной войны равнодушными, – как и должно быть.

Отношения с Марокко были настолько простыми, насколько отношения с Египтом – сложными. Последний был клубком дипломатических, геополитических, региональных и экономических сил, для распутывания которого потребовалось бы долгая научная работа[582]. Экономические идеи и принуждения переплетались в данном случае с социально-политическим контекстом, опережающим все другие по скорости изменения. Кроме того, советско-египетские отношения не были свободны от влияния глобальной экономики. Таким образом, Египет во многом повторил путь Советского Союза и других стран глобального Юга, приводящий к знакомым возможностям, напряженности и результатам.

Как мы уже видели, нехватка твердой валюты вынудила египетских лидеров обратиться с предложением торговли к советскому руководству, еще когда был жив Сталин. Более открыто артикулирующее антизападную позицию правительство взяло бразды правления в Египте в результате возглавляемого М. Нагибом военного переворота против короля Фарука, произошедшего в июле 1952 года. Однако британские войска, оккупировавшие Суэцкий канал, продолжали препятствовать установлению какого-то подобия независимости Египта. Несмотря на постоянные антиимпериалистические выступления, Нагиб оказался преданным хранителем египетских прерогатив. Лишь спустя год он обратился к руководству СССР с предложением обмена советского оружия и промышленных товаров на египетский хлопок. Он объяснил свою осторожность принявшему египетский заказ советскому посланнику:

Я искренне желал бы установления тесного культурного сотрудничества между Египтом и СССР, но скажу откровенно, что меня могут заподозрить англичане и американцы, которые в ответ на это могут раздавить меня и смести мой режим. А для того, чтобы оказать им сопротивление, Египет не имеет пока ни сил, ни возможностей. Поэтому я вынужден делать и антикоммунистические заявления, хотя и не имею определенного представления о коммунизме.

Нагиб продолжал: «Я вынужден “вести игру с американцами и англичанами и между двумя блоками”» [Наумкин 2003,1: 191]. Политический курс Египта не поменялся и в последующие годы – даже после того, как Г. А. Насер сверг и арестовал Нагиба в январе 1955 года.

Правительство Насера продолжало вести игру, целью которой, как и для всех бедных стран, было не столько столкновение противоборствующих сторон, сколько заключение оптимальной сделки с доминирующими западными странами. Так, президент Египта обратился с просьбой о продаже оружия в июле 1955 года к советскому руководству, рассчитывая тем самым ускорить принятие решения относительно поставок вооружения американцами. Когда в августе в Судане вспыхнули вооруженные беспорядки и в результате израильского налета в Газе был убит египетский офицер, Насер встревожился по поводу предполагаемых колебаний США перед лицом британо-израильского заговора с целью подорвать египетское влияние в Судане и на Ближнем Востоке[583]. Вскоре египтяне полностью изменили формат отношений с Советским Союзом. Посол Египта в Москве М. альКуни в августе 1955 года заверил советское руководство в том, что Египет хочет сохранить «наилучшие отношения с Советским Союзом и вести независимую внешнюю политику, чего Египет не мог делать во времена английского господства»[584]. В этот раз речи выражали реальные намерения. Египтяне понимали, что подвергают риску отношения с англосаксонскими державами, но надеялись получить доступ к советской разведке, которая позволила бы выстроить грамотную линию поведения с Западом. Чтобы уменьшить давнее египетское беспокойство по поводу ведения дел с СССР, советский собеседник аль-Куни сказал: «Египет может быть уверен, что Советский Союз не крокодил, могущий неожиданно разверзнуть свою пасть и проглотить Египет»[585]. Советским дипломатам часто придется давать такие заверения в течение многих лет[586]. В следующем месяце обе стороны завершили знаменитую «чешскую оружейную сделку»[587].

С этого момента советско-египетские отношения будут усиливаться и ослабевать в зависимости от региональных амбиций Насера, иногда пересекающихся с европейскими, а затем и американскими задачами в регионе. Насер стал, если использовать слова историка Ферриса, «консультантом Советского Союза по арабским делам, гидом для впервые попавших в лабиринт восточной политики» [Ferris 2008: 8]. Смелая перерисовка Насером геополитической карты Ближнего Востока, вкупе с покупкой советского оружия, не вызвала ожидаемого гнева западных стран, – напротив, осенью Насер заручился обязательствами представителей США и Великобритании в отношении строительства дамбы в южном городе Асуан, что стало ключом к рационализации египетского сельского хозяйства и индустриализации его экономики[588]. Это обязательство длилось шесть месяцев. Непрекращающееся давление Насера на Соединенные Штаты с целью добиться лучших условий сделки завело его слишком далеко – к признанию КНР. Ответный выход Америки из проекта в течение лета и осени 1956 года подготовил почву для Суэцкого кризиса – последнего удара по тому, что историк Дж. Дарвин назвал «британской имперской системой мира» [Darwin 2009].

Постоянные колебания египетского правительства создавали негативный фон для советско-египетского сотрудничества по вопросу строительства Асуанской плотины. В 1954 году руководство