она не углядела и из-за этого Афанасий горит! Из-за неуверенности в себе Дуня даже не подумала, что мужчина мог переохладиться или его организм так отреагировал на всё произошедшее с ним.

И когда утихла метель, а торговые караваны проторили дорогу, отец сказал, что надо ехать дальше. Все понимали, что задержка стоила денег, которых нет. Теперь надо было решать, везти с собой Афанасия или оставлять.

С тяжелым сердцем заходил Вячеслав к товарищу. За ним оставили отдельную комнатку, чтобы без чужих глаз ухаживать за ним, как велела Дуняшка. И как же рад был Вячеслав, увидев настороженный взгляд Афанасия.

— Друже, где мы? — прохрипел он.

Вячеслав сразу подал воды и заорал:

— Афонька! Очнулся! А мы уж думали… Радость-то какая!

Лицо Афанасия расслабилось, и он усмехнулся в ответ:

— Видно, не по душе я пришёлся на том свете, — пошутил он. — Не приняли меня. Иди, говорят, греши дальше!

— Всё так же остёр на язык! — засмеялся Вячеслав.

— Так где мы? Понимаю, что на постоялом дворе, но как далеко от Москвы?

— А ты не помнишь, где мы тебя нашли? Так поблизости и остались. Метель всем велела по домам сидеть. Вот и сидим.

— Ясно. Слушай, а ты куда ехал? В Москву или из неё родимой?

— Я с семьей во Псков.

— Жаль. Мне бы в Москву, да побыстрее.

— Со мной вряд ли, а один ты не ездок. Ноги-то у тебя сломаны.

Афанасий помрачнел и постучал костяшками пальцев по гипсу.

— Помню я, как мне их ломали. А как заворачивали вот в это не помню. Зачем это?

— Так дочка моя… хм, ну… ближняя моей боярыни лечила тебя. Гипс же… Что я могу сказать… вроде так теперь делают при переломах, чтобы кость никуда не сместилась.

— Передай мою благодарность… ближней твоей боярыне. Не забуду добра.

— Так сам передашь! Она сюда сама вскоре прискачет… тьфу ты, ближняя, говорю придёт, поспрашивает тебя о здоровье, наставленья даст. Ты это… только не смейся над ней, а то из шалости подшутит над тобой, — совсем запутался Вячеслав и смутившись, видя недоуменное лицо товарища, буркнул: — Увидишь её, сам поймешь.

Оба мужчины помолчали.

— Расскажешь, что тем душегубам от тебя надо было? — тихо спросил Доронин.

В горнице по соседству, прилипшая ухом к стене Дуня недовольно поджала губы. Вот чего отец на шепот перешёл? Не разобрать!

Мама погрозила ей кулаком, а Маша сделала большие глаза<strong>: </strong>но кто виноват, что тут слышимость, как в театре?

Все эти дни они вынуждены были слушать стоны Афанасия, а сейчас невольно подслушивали. Поначалу все обрадовались, осознав, что княжий посланник пришёл в себя, а потом неловко стало признаваться, что через перегородку всё слышно, да и любопытно стало.

Совсем притихли и старательнее прислушались. Хорошо ещё, что Светланка повела Ванюшку во двор проведать дядьку и коняшек.

— То тайна великая есть, — торжественно ответил Афанасий и боярыня с девочками перестали даже дышать, чтобы ничего не пропустить, но дождались только длительной паузы.

— Ну-ну, храни свою тайну. Только знай, что тебя в Кремле считают перебежчиком. Ну ладно, я рад, что выжил, а нам надо ехать, — чуть обижено произнёс Вячеслав и стало слышно, как он выходит.

— Славка, погоди! — остановил его Афанасий.

— Чего?

— Не держи обиды… не моя тайна. Я сам всего не знаю, а чуть головы не лишился.

— Вот то-то и оно, что найдут тебя те, кто посылал по твоему следу убийц и доделают чёрное дело, а тайна с тобой умрёт или расскажешь всё своему врагу, когда пытать будут.

— Твоя правда, будут искать. Надо мне в Москву ехать, к князю.

— Коней твоих сохранили. Езжай.

— А это как? — Афанасий показал на ноги.

— Через три седмицы снимать.

— А раньше никак?

— Да хоть сейчас! Только со сломанными ногами ты даже до двери не дойдешь.

Дуня согласно кивнула и мысленно добавила, что боярин замучается её гипс снимать. Там всё так надежно, что она сама не знает, как потом всё это снимет.

— Славка, ты пойми, важная весть у меня! — принялся уговаривать Афанасий. — Мне к князю надо.

— Я в дороге две седмицы вместе с семьей, и ты думаешь, что сейчас разверну всех и скажу, что мы едем обратно? Впервые за десять лет выехал с семьей по важным делам, и для меня ничего важнее этого нет.

— Да погоди ты! Выслушай хотя бы! — воззвал товарищ. — Только никому! — предупредил он. — Крест на том поцелуешь!

— Афоня. Ты дурак? Я тебя с бояричем Волком на пару три дня мою. Твой мешочек с золотым песком мы сразу прибрали. Сейчас принесу его.

Дуня посмотрела на мать и всем своим видом показала, что жуть как интересно. Милослава согласно кивнула, а Маша принялась грызть ногти. Они услышали, как отец вышел, но вскоре вновь послышались шаги, и к Афанасию зашел не только Вячеслав, а ещё Семён. Какое-то время все пыхтели, дальше пошло крестоцелование и уверение, что в случае гибели Афанасия тайну раскроют князю.

И наконец, разговор пошёл по существу. Теперь уже Милослава с Машей тоже прижались к стене, чтобы быть в курсе мужских дел.

— Михайло Носиков из житьих людей Новгорода. Честный муж и зело учёный, — начал рассказ Афанасий. — Я с ним сошёлся, когда передавал грамотки от нашего князя тысяцкому Несину. Слово за слово, и мы подружились с Михайло. Потом на меня оговор был и посадили в поруб. Михайло поддерживал меня, Несин же… дрянь человек. Отвернулся он от князя. Михайло же обещал весточку в Москву послать, что меня в порубе держат.

— Не было вестей. Князь сам посылал человека в Новгород поспрашивать тебя там, но ты как сквозь землю провалился.

— Теперь уж знаю, что Михайловы послания перехватывали, — вздохнул Афанасий. — Он со мной подружился, надеясь через меня найти защиту у нашего князя, да недруги его догадливые оказались. Меня по надуманному оговору задержали, а его в осаду взяли.

— Ничего не понимаю.