— Только правда в ином-то… — Метелька заёрзал и, оглянувшись воровато, наклонился, зашептал едва ли не в самое ухо. — Там нет травы, которая исцеляет. И ничего-то там нет для исцеления, а вот трава или кровь… это да, дорогие. Чем темнее, тем дороже. Силы в них, стало быть, больше… вот…

— И для чего их используют? — также шёпотом спрашиваю.

— Так… известно… дурь варят. Такую, которая любому дарнику мозг отшибти способная. Ещё отраву вроде как, но про то лучше и не… знать. Не думать даже, что знаешь. Антошка-то на дряни давно сидит, вот и задолжавши. И думает, что ты ему травы принесёшь, а он уже… пустит. Ну, по делу.

По своему делу.

На синтез дури? А что, образование он получил. Сомневаюсь, что нынешние технологии переработки наркоты требуют сильно сложного оборудования. Скорее уж все так, что Антон Павлович, случись ему получить хороший запас травы, крепко свои дела поправит.

А Савка…

Плевать ему на Савку. Тем паче тот и без того покойник.

Сволочь. Я ж говорил.

А я в людях редко ошибаюсь. И потому протягиваю Метельке конфету.

— Спасибо, — говорю. — За помощь.

— Так… это… — Метелька смущается, потому как вряд ли с ним делились не из страха или желания откупиться, но просто так. — Не за что…

И конфету принимает, прячет за пазуху, а потом, вздохнув тяжко, произносит:

— Хороший ты парень, Савка… жаль, что помрёшь скоро.

[1] Так и есть, штадт-физик Московской медицинской конторы сообщал генерал-губернатору об основных назначениях при эпидемии 1830 г.

[2] Одна из самых известных кондитерских фабрик, которая славилась традициями и высоким качеством продукции. И начиналась именно с производства пастилы.

Глава 22

Глава 22

«Товарищество Жигулевского пивоваренного завода имеет честь уведомить, что с 7 марта сего года поступает в продажу свежее пиво из нового завода на Зыхе по цене со склада и с доставкой для городских покупателей: „Столовое пиво“ — за ведро 2 ₽ 40 коп. Другие сорта будут выпущены в скором времени»

«Известия»

— Громов, ты везучий засранец! — громкий голос Ленки заполнял палату и наверняка выплескивался в коридор на радость случайным слушателям. На них Ленке было плевать.

Мне тоже.

— Ленусь, не спеши, — не то, чтобы я не разделял ее радости. Скорее уж меня переполняли смешанные чувства. — Может, это ещё ничего не значит. Временное там.

Ленка фыркнула. А доктор, до того благоразумно помалкивавший, произнес.

— Налицо стойкое улучшение вашего состояния. Анализы…

В медицинскую дребедень, густо пересыпанную терминами, я не вслушивался. Один фиг не пойму. А что до улучшения, так я его и сам чувствовал. И дело даже не в том, что боль отступила. Хрена с два. Осталась она, родная и привычная, верная, как жена декабриста, со мною. Дело скорее в том, что в груди булькало много тише, и муть, горечь во рту почти исчезли.

Да и думалось куда легче.

А ведь не замечал я, насколько тягучими тяжёлыми стали мои мысли. И вообще…

— Он выздоровеет, — перебила Ленка врача. — Он ведь выздоровеет?

Вздох.

Доктор всё ещё сомневается. И подбирает слова, с одной стороны он не хочет обидеть столь важного пациента, с другой — не желает опускаться до откровенной лжи.

— Возможно, — ответ получился весьма размытый. — Поймите… Ещё недавно я был бы более категоричен. И однозначен в своем мнении. Однако теперь… Налицо явный регресс опухоли. И да, объяснить это сложно, но как по мне шанс появился. Но вы должны понимать, что все это — робкие догадки или надежды даже. И что в любой момент все может откатиться к… Скажем так, исходному состоянию.

Понимать Ленка не желала. Она уже нарисовала себе красивую картинку моего чудесного выздоровления и нашей с ней красивой жизни на берегу моря.

Ленка, Ленка… Знаю я тебя. И твои мечты тоже. И есть в них что-то до боли родное, близкое. А потому страшно разочаровать.

Но придётся.

Не то, чтобы я жить не хотел. Хотел. Очень даже. И какая-то часть души моей требовала вцепиться в этот шанс и выжать из него все, до капли. Раньше я бы так и сделал.

Теперь…

— Громов, — после ухода доктора Ленка уселась на край кровати и одеяло мне поправила. — Вот… я этот взгляд знаю. Не вздумай помирать! Ты же ж… ты ж вовсе бессмертный, Громов!

— Неправда.

Мне не хочется её огорчать, но, наверное, придётся.

— Лен…

— Помолчи! Вот… вот хоть раз в жизни послушай меня… я не знаю, чего ты в свою упрямую дурную голову набрал, опять какой-то ерунды, не иначе, но… пожалуйста, на этот раз послушай меня.

— Слушаю.

Деваться мне всё равно некуда.

— Есть… другие клиники. В Израиле вон. В Германии… и ты сейчас вполне транспортабелен. Я узнавала. Мы можем перевезти тебя…

— На хрена, Ленусь?

— Не знаю, — честно отвечает она. — Там, говорят, лечат хорошо. Или вот Швейцария ещё…

— В жопу Швейцарию. Мне и тут неплохо. Лечат… да везде более-менее одинаково лечат. И тут… тут тоже неплохо. Доктор вон грамотный. И если на то пошло, то его лечение эффект возымело.

Она смотрит с прищуром.

— Врёшь ведь.

Вру.

Доктор не при чём. Но уезжать я не стану, ни в Швейцарию, ни в Израиль. Нет, было время, когда подумывал и надеялся, а потом понял, что мне надо выбрать не место, где я буду лечиться, а то, где помру в тишине и комфорте. А помирать в Израиле страсть до чего не хотелось.

— Громов, в чём дело?

В том, что если