— Он тоже настаивал на вашей встрече, — шутит Лео. Ист негромко смеется. — А настаивать он умеет.

Ист наконец выпрямляется и стряхивает собачью шерсть с ладоней прямо себе на джинсы.

— Привет, — повторяет он и неловко обнимает ее одной рукой. — Я рад… что ты ответила в ее телефоне.

— Я тоже, — говорит Лео, и это правда. Дом больше не давит, не окутывает ее своей темной тоской, вне его стен дышится легче. — Прости, если, ну… испугала тебя.

Ист качает головой и встает на скейтборд.

— Не больше, чем я тебя, так что не переживай.

Все трое обходят парк по кругу, Ист едет на скейте, Лео и Денвер идут сбоку от него. Как правило, летними вечерами здесь людно — много детей, много любителей пикников на свежем воздухе, — но сегодня парк почти пуст, все семьи уже разошлись по домам и готовятся к первому школьному дню. Вспомнив о маме, одиноко сидящей перед телевизором, Лео ощущает легкий укол совести.

— Кгхм, — откашливается она. Ист поворачивает голову в ее сторону. — В общем, мне ужасно жаль, что все так вышло, ну, тогда, на похоронах. Я вполне пойму, если ты…

— Лео, Лео. — Ист резко останавливается, и Денверу, бегущему следом, приходится вернуться назад. — Все в порядке, все нормально. Ничего страшного.

— Но я…

— Все нормально, честное слово. Я не поэтому хотел встретиться, совсем не поэтому.

— Ладно, — говорит Лео, хотя в душе сознает, что, несмотря на заверения Иста, еще долго будет терзаться. — Но имей в виду: я сожалею и прошу прощения.

— Я тоже, — отвечает Ист.

Они двигаются дальше, и, когда, сделав петлю, возвращаются к песочнице, Ист задает вопрос:

— Как мама? — Лео молчит, не зная, что сказать, и Ист заполняет пробел сам: — Угу, я так и думал.

— Понимаешь, я даже помочь ничем не могу, разве что быть с ней, — принимается объяснять Лео. — Но все не так, как раньше, и дом для нас слишком большой и одновременно слишком маленький, и мама уходит спать в Нинину комнату, и… Прости, ты не об этом спрашивал.

— И об этом тоже.

— Наверное, нам просто тяжело, потому что… — Лео водит пальцем по шершавому цементу, чувствуя, как он царапает кожу. — …это происходит с нами обеими. Это не та ситуация, когда, например, мне грустно, а она может меня утешить, и наоборот. Мы не можем друг друга спасти, но мы живем под одной крышей, и, получается, это все, что есть у каждой из нас. И прямо сейчас у меня есть мама, которая пять дней не принимала душ.

Ист печально усмехается.

— После смерти мамы отец стал одержим чистотой. До этого он ни разу пылесос в руках не держал, а тут вдруг весь дом засиял. Нас с братом это дико бесило. — Помолчав, Ист добавляет: — Мы все горюем по-разному. Здесь нет понятия «правильно» или «неправильно». — Кивнув подбородком в сторону киоска, он предлагает: — «Слёрпи»[17] не хочешь? Я угощаю.

Полчаса спустя они сидят перед корпусом старшей школы. Губы у обоих перемазаны: красным — у Лео, синим — у Иста; оба залезли на массивную бетонную плиту-вывеску с выбитой на ней надписью «Старшая школа Лос-Энсинос»[18], хотя во всем кампусе нет ни одного дуба.

Денвер, умаявшийся на прогулке, спит в траве рядом с вывеской и тихонько похрапывает.

— Ну а ты как? — спрашивает Лео, пытаясь выскрести остатки льда с помощью закругленной ложки на конце трубочки. Она давно хотела задать этот вопрос, мешавший ей во рту, словно камушек.

Ист лишь пожимает плечами и слегка встряхивает в стакане лед.

— Честно? Не знаю.

— Вот я и тоже.

— Вроде бы только что все было нормально, а потом вдруг я ловлю себя на том, что набираю ей сообщение или вижу фото в телефоне, и тогда…

— И тогда все как будто происходит заново? — заканчивает фразу Лео.

Ист пристально на нее смотрит. Даже в сумерках Лео видит, почему Нина по уши в него влюбилась. Невозможно не заговорить с парнем, у которого такой добрый взгляд.

— Именно, — вполголоса произносит Ист. — У тебя так же?

Лео качает головой:

— Я вообще ничего не помню.

На несколько секунд между ними повисает тишина, потом Ист ставит стаканчик рядом с собой на плиту.

— Как это?

— Я помню вечеринку — эта часть запомнилась мне хорошо; помню, как мы с Ниной сидели во дворе у бассейна. — Лео на миг запинается, как будто бы вновь ощутила тепло Нининой ладони; Ист терпеливо ждет, пока она соберется с мыслями. — Помню, как мы ехали и пели, и все. Авария просто стерлась из памяти.

Тихо, почти трепетно Ист спрашивает:

— А что первое помнишь — после?

— Гравий, — признается Лео. — Асфальт. Помню, как я пришла в себя. Помню какого-то человека. У него вот тут был бейдж, — Лео показывает на нагрудный карман своей рубашки. — Так я поняла, что что-то произошло. Что стряслась беда. — Ист не отрывает от нее огромных голубых глаз. — Знаю, звучит странно. Мама говорила, доктор в больнице назвал это… диссоциативной амнезией? Я ведь не ударялась головой, не получала сотрясения мозга, я просто… ничего не помню. Но доктор сказал, я не виновата, и…

— Нет-нет, конечно, не виновата. Прости. — Ист откашливается, качает головой. — Прости, я лишь пытаюсь это осмыслить. Ты абсолютно не виновата, — мягче повторяет он.

— А ты помнишь?

Подбородок Иста каменеет. Он молча кивает.

— Что ты помнишь? Все?

— Нет, — неохотно произносит Ист, потом снова прокашливается. — Лео, я не готов об этом говорить. — Он старательно смотрит в сторону, и Лео кажется, что сундук с сокровищами, который должен был открыться, захлопнулся у нее на глазах, и она подавляет желание расспросить Иста о последних минутах жизни своей сестры.

— Если ты когда-нибудь… — она наклоняется и гладит нежное ухо Денвера, — если ты когда-нибудь захочешь мне рассказать, то я… я должна это знать. — Лео старается не давить, не спугнуть Иста