Больше вы меня здесь не увидите, — зло сказал Турчанинов.

Не скрывая больше своего отвращения к хозяину виллы и к тому, что здесь происходит, он схватил этюдник под мышку, сбежал со ступенек террасы и мимо негров, мимо безмятежно и ровно плещущего фонтана, мимо подстригающего кусты садовника быстрым шагом направился к воротам, подняв плечи, не оглядываясь.

Экзекуция тем временем завершилась. Всхлипывая без слез, Юпитер с трудом поднялся на ноги, стал приводить себя в порядок — дрожащие пальцы безуспешно пытались продеть пуговицы, лицо кривилось от боли.

— Ну вот, теперь ты хорошо запомнил нового хозяина, — сказал Старботл добродушным тоном, однако глаза у него недобро щурились. — Запомнил? Отвечай, животное.

— Запомнил, масса.

— А теперь марш к себе! Довольно копаться у меня перед глазами... И завтра на работу!.. Вот так я начинаю воспитание своих негров, — пояснил он шурину, когда надсмотрщики увели Юпитера. — Раба надо сразу же припугнуть — пусть знает, что со мной шутки плохи.

— Правильный метод, — сказал Мур, закуривая.

— А что случилось с этим мазилой? Сорвался с места и пошел в город пешком. И ни цента не взял, — пожал плечами Старботл, более всего удивленный последним обстоятельством. — Что у него, разжижение мозгов? Вы понимаете что-нибудь, Чарли?

Мур покачивал закинутой на колено длинной ногой в лакированной туфле.

— Кажется, понимаю. Аболиционист.

— Аболиционист?

— Несомненно. Оказывается, и в вашей глуши завелась эта сволочь.

Доктор поднялся, застегнул чистенький сюртучок, щелчком сбил с рукава пушинку и с учтивой улыбкой на цветущем, сытеньком личике стал откланиваться.

— Чрезвычайно приятно находиться в вашем обществе, почтеннейший мистер Старботл, но увы, ждут дела. — Наставительно поднял палец. — Дела прежде всего.

Старботл вызвал лакея и распорядился, чтобы подали кабриолет отвезти доктора в город.

— Не знаете, док, этот мазила, кажется, иностранец? — спросил он. — Док, Чарли, у нас знает все городские новости. Двуногая газета, — пояснил шурину.

— Не то поляк, не то русский, — ответил доктор.

— Но это ведь одно и то же!

— Со всего света лезет к нам всякий сброд, — недовольно сказал Мур. — Мало того: попав в Америку, начинает еще мутить, подрывать устои. Пора уже нам, стопроцентным, твердо заявить правительству: Америка, сэр, для американцев.

Доктор, покачиваясь на крепких ножках, сообщил последнюю новость:

— Между прочим, на днях — я говорю об этом поляке — приехала его супруга. Она врач. Собирается открыть прием больных.

— Врач?

— Да, да. Врач! — продолжал доктор, весьма довольный удивлением слушателей. — Уже не говоря о том, что совершенно не к лицу приличной леди заниматься медициной, можно себе представить, каким врачом может быть женщина. Женщина — врач! — Пренебрежительный, но ядовитейший смешок. — Конечно, я приветствую появление в нашем процветающем городе своего, так сказать, коллеги, но, говоря между нами, джентльмены, не завидую тем больным, которые вынуждены будут обратиться к этому, хе‑хе, новоявленному эскулапу в юбке. Нет, нет, клянусь честью, нисколько ни завидую беднягам!

МОИСЕЙ

Несколько дней спустя Надин проснулась глубокой ночью: разбудил какой-то негромкий, но назойливый, повторяющийся вновь и вновь, посторонний звук. Подняв от смятой подушки голову, обвязанную спальным платочком, глядела она на темно-серый, выделявшийся среди мрака четырехугольник окна, напряженно прислушивалась. Иван Васильевич крепко спал, повернувшись широкой, теплой, сильной спиной, — так уютно, так надежно лежалось всегда за ней Надин. Да, в темное стекло стучали, осторожно, но настойчиво. Однако почему-то не было видно человеческой руки, хотя полагалось бы ей белеть в потемках.

— Жан! — зашептала Надин, легонько потряхивая мужа за плечо. — Жан, проснись.

Еле слышное ровное дыхание рядом оборвалось, Турчанинов шумно вздохнул, заворочался.

— А? Что?

— Проснись, милый, стучат.

Он послушал. Спустил на пол ноги, нашарил перекинутые через спинку стула штаны, впотьмах стал натягивать, позевывая.

— Кто же может быть? — шептала ему Надин. — Жан, милый, ты осторожней.

Мягко ступая босыми ногами, он подошел к окошку, приник лбом к стеклу, за которым, как темная вода, стояла ночь, и принялся напряженно всматриваться, заслонившись с обеих сторон ладонями.

— Это Моисей, — спокойно проговорил спустя минуту. — Не бойся, все в порядке.

— Какой Моисей?

— После расскажу, Наденька. Ложись, милая, спи спокойно. Все в порядке.

Но какой там сон! Приподняв голову, с недоумением и неутихшей тревогой следила она, как Иван Васильевич, некоторое время повозившись в потемках (уронил что-то, вполголоса чертыхнулся), зажег наконец фонарь, в тусклом желтом его свете надел башмаки на босу ногу, накинул на плечи куртку и, освещая фонарем себе дорогу, вышел из комнаты, а затем и совсем из дому. Лязгнул открываемый засов, стукнула входная дверь, и стало тихо, и вновь сомкнулась тьма.

Куда он пошел? Что за Моисей? Что вообще сейчас происходит? Почему он не возвращается?.. Минута от минуты все усиливалось беспокойство Надин за мужа.

За то время, которое провела на курсах в Филадельфии, видела она, что-то новое вошло в жизнь Ивана Васильевича, какие-то появились у него тайны.

Сейчас ей казалось, что прошло страшно много времени, как он покинул комнату — покинул и все не возвращался. А вдруг его убили? Убили эти самые ночные гости, таинственные и неизвестные, к которым он вышел? Дом стоит на самой окраине городка, дальше — поле, проезжая дорога, ночное безлюдье... Может быть, он уже лежит мертвый, в крови... Ей почудилось, кто-то ходит наверху, на чердаке...

Охваченная ужасом, она уже хотела вскочить, набросить на себя что-нибудь и бежать, сама не зная куда — то ли на поиски мужа, то ли на выручку, то ли на улицу, звать на помощь, уже босой ногой нащупывала туфли. Но тут с чувством невыразимого облегчения услышала, как хлопнула входная дверь, в соседней комнате зазвучали знакомые твердые шаги, блеснул свет, и, неся в опущенной руке фонарь, освещающий некрашеные половицы, появился бодрый, деловито-оживленный Иван Васильевич. Поставил фонарь на стол, где осталась неубранная с вечера чайная посуда, — на стене, оклеенной дешевыми обоями в цветочках, легла большая человеческая тень, захватывая потолок.

— Все в порядке, Надин. Устроил их на чердаке. Завтра