– Боже правый! – пробормотал я и взглянул на Джорджа Барстоу. В этом оружии не было ничего средневекового.

Но Джордж, казалось, не проявлял никакого интереса к разыгрывающемуся на наших глазах спектаклю. Вытянув перед собой ноги, он спокойно попыхивал трубкой, по-видимому, совершенно равнодушный ко всему происходящему.

Однако дальше последовали еще более странные дела. Лакей с большой торжественностью приблизился к дереву и принялся с помощью чертежной булавки прикреплять к стволу обыкновенную игральную карту. Это была пятерка червей. Закончив с этим, он удалился.

Сидящий за столом аристократ вынул из футляра один из револьверов и некоторое время взвешивал его в руке. А затем он поднял оружие и выстрелил четыре раза.

К этому моменту я уже ничему не удивлялся. Все это было так невероятно странно, что я мог только сидеть, разинув рот. Если бы этот человек сейчас встал на голову и выпил в таком положении бокал вина, я посчитал бы это вполне уместным. Но, по-видимому, представление еще не закончилось. Лакей снова торжественно подошел к дереву. Он убрал первую карту и приколол к стволу другую – пятерку пик. А его господин взял другой револьвер. Снова прозвучало четыре выстрела, и после этого стрелок с большой осторожностью откинулся на спинку стула, аккуратно проведя платком по ноздрям.

Он принял от почти коленопреклоненного хозяина бокал вина, а затем лениво протянул руку к двум мишеням, которые протягивал ему лакей, и осмотрел их с видом скучающего безразличия. По всей видимости, результат осмотра оказался благоприятным: он бросил обе карты на стол и продолжил пить вино.

Теперь я уже не могу точно сказать, в какой момент мое сильное желание рассмеяться сменилось странным покалыванием в затылке. Но вызвало эту перемену скорее то, как вел себя Джордж Барстоу, чем устроенная приехавшим в экипаже незнакомцем театральщина. С самого начала и до конца мой приятель ни разу не пошевелился, и это выглядело очень неестественно. Ни один человек не может спокойно сидеть в кресле, пока кто-то делает за его спиной восемь выстрелов. Если, конечно, это не обычная процедура, которая перестала быть интересной из-за постоянного повторения. Но даже в этом случае Джордж наверняка сделал бы какое– нибудь замечание по этому поводу: например, сказал бы мне, чего ожидать. Но он этого не сделал: с того момента, как из кареты вышел тот мужчина, Барстоу оставался погруженным в молчание.

Какое-то движение за другим столом заставило меня поднять глаза. Незнакомец допил вино и встал, собираясь уходить. Он сделал легкий жест рукой – и его слуга взял две простреленные карты. А потом, к моему крайнему изумлению, лакей подошел к нам с Джорджем и, совершенно неуместным образом, бросил их на стол между нами.

– Что за черт! – начал я сердито, но обнаружил, что говорю в пустоту.

Стрелок уже карабкался на свое место в задней части экипажа. И только когда звон колокольчиков затих вдали, я повернулся к Барстоу.

– Что, черт возьми, означает эта пантомима? – спросил я. – И часто он это делает?

Джордж Барстоу вынул изо рта трубку и выбил ее о каблук.

– Сегодня это было в шестой раз, – сказал он тихо.

– Но в чем тут смысл?! – воскликнул я.

– Не такой уж и глубокий, – ответил мой собеседник. – На самом деле, все очень просто. Мы с его женой влюблены друг в друга, и он узнал об этом.

– Боже милостивый! – ахнул я беспомощно.

И лишь тогда я впервые внимательно посмотрел на брошенные на наш стол карты. На каждой из них были прострелены все четыре угловых значка, обозначающих масть, и только центральные значки остались невредимыми.

– Боже правый! – пробормотал я еще раз. Фарс исчез: на смену ему пришло нечто очень похожее на мрачную трагедию, на главную роль в которой из всех людей был выбран Джордж Барстоу. Если бы кто-нибудь обыскал вдоль и поперек всю Европу, он не смог бы найти человека, менее склонного оказаться в таком положении. Машинально я закурил сигарету: надо было что-то делать. В чем заключалась проблема? Совершенно ясно было одно. Положение дел, ставшее причиной представления, свидетелем которого я только что побывал, не могло продолжаться. Следующим шагом в игре, вероятно, будет замена игральной карты на Барстоу. И никто не мог заблуждаться насчет способности того джентльмена стрелять.

– Послушайте, Стаунтон, – внезапно сказал Джордж. – Мне нужен ваш совет. Не то чтобы у меня был хоть малейший шанс последовать ему, – добавил он со слабой улыбкой, – потому что я прекрасно знаю, что это будет. Это будет точно такой же совет, какой я сам должен был бы дать другому человеку в моем положении. И все же – если вам это не наскучит…

– Огонь прямо по курсу, – ответил я. – И давайте выпьем еще графин этой дряни.

– Это началось в Париже три месяца назад, – начал рассказывать мой приятель. – Званый обед у Дельмонико. Нас было восемь человек, и я обнаружил, что сижу рядом с баронессой фон Талрейн. Наш утренний друг – барон. Ну, вы, вероятно, увидите баронессу раньше, чем уедете отсюда, – так что я не буду тратить время на попытки описать ее. Да и в любом случае я не могу этого сделать. Я могу дать человеку мысленное описание лунки для гольфа, но не женщины. Я просто скажу, что, насколько мне известно, она – единственная женщина в мире. Наполовину англичанка, наполовину француженка. Говорит на обоих языках, как на родных. И чтобы прекратить хихиканье, скажу, что я почувствовал себя конченым человеком с первого же мгновения, как увидел ее. Я не претендую на роль моралиста: я им не являюсь. Я и раньше бывал, что называется, влюблен в чужих жен, но всегда переживал этот опыт без особых трудностей. А теперь это было что-то совершенно, абсолютно другое.

Джордж сделал паузу на секунду и уставился куда-то вдаль над полями.

– Совершенно, абсолютно другое, – повторил мой собеседник. – Но если бы не одна вещь, это закончилось бы так же, как другие дела такого рода закончились в прошлом и закончатся в будущем.

Он задумчиво затянулся трубкой.

– О таких вещах вообще не принято говорить, – продолжил Барстоу, – но обстоятельства в данном случае несколько необычные. Вы же мой земляк: мы друг друга знаем и так далее. И, как я уже сказал, если бы не то, другое обстоятельство, вы бы сегодня утром не стали зрителем на этом представлении. Я узнал, что она влюблена в меня. Неважно, как: это было позднее возвращение на машине как-то ночью из Версаля. Ну, и этот факт полностью перевернул все в этом вопросе.

– Извините, перебью вас на минуту, – сказал я. – Вы встречались с бароном, когда узнали об этом?

– Нет, тогда еще нет. Он приехал дня через три. А она остановилась с друзьями в Булонском лесу. И за эти три дня мы ни разу не оторвались друг от друга. Глупо, я полагаю, – но как есть. Мы имеем дело с тем, что есть, а не с тем, что могло бы быть. И вот, затем прибыл тот экземпляр, что вы сейчас видели. А Элоиза настаивала, что мы должны быть ужасно осторожны. Она до смерти боялась этого человека – это был один из тех проклятых браков по расчету. И я полагаю, что был в таком состоянии, когда осторожность была невозможна. Я имею в виду, что в делах такого рода все становится явным из-за перехваченного взгляда или еще чего-то столь же тривиального. А может быть, дело было в том, что женщина, в квартире которой жила Элоиза, выдала нас: я никогда не доверял ей ни на йоту. Так или иначе, барон не пробыл в Париже и двух дней, как зашел ко мне в «Мажестик». Его провели в мою гостиную перед самым обедом, и я сразу понял, что ему обо всем известно. Он стоял у двери, уставившись на меня и проделывая свой обычный сложный ритуал с кружевным платком. А потом, наконец, заговорил: «В моей стране, мистер Барстоу, принято, чтобы муж выбирал друзей своей жены. Отныне вы не включены в эту категорию».