в голову Шетарди совсем уж дурные мысли полезут. Криббе же вовсе встал возле моего кресла, даже слегка оперся на спинку, демонстративно положив руку на эфес шпаги. Но француз их не замечал. Для него мир сузился до меня одного.

– С чего вы взяли, что я вас обманул? – я смотрел на него, даже не пытаясь скрыть издевательскую усмешку.

– Вы ударили нам в спину в тот самый момент, когда англичане вырвались из этой проклятой бухты, – яростно проговорил Шетарди.

– Не мы, а испанцы, не наговаривайте на меня, – я продолжал смотреть усмехаясь. – И потом, а не то ли хотели сделать вы сами, господин посол, только ударить по нам, чтобы беспрепятственно зайти в обескровленный и лежащий перед победителями Алмазный?

В этом сражении было прекрасно всё. Когда я узнал, что задумал сделать Мордвинов и неизвестный мне тогда Вихров вместе с Саймоновым, то сгоряча чуть корабль за ними не послал, чтобы арест произвести. Но тут мне Турок принёс две бумаги: одну от испанцев, вторую ту самую записку, от французов. Я никогда не буду спрашивать, каким образом ему удалось снять копию с короткого приказа, который шел под грифом «перед прочтением сжечь». Сумел как-то, на то он и начальник Тайной канцелярии.

В записке было приказано Рене Дюге-Туэну, назначенному в этой битве адмиралом, чтобы в то время, когда англичане прорываться к отступлению, позволить потрепанному, но, скорее всего, не побеждённому до конца флоту уйти, а потом ударить остатки русского флота в спину.

Наверное, я бы после этого послал французов и, не слишком понятно, на что надеялся, но тут мой взгляд упал на письмо испанца. Король Испании натерпевшийся в своё время от англичан, при условии участия в этой заварухе Франции. Они как раз очередной Фамильный пакт вроде бы подписали.

В план был посвящён только Турок. Его проверенный и перепроверенный человек вёз зашифрованное послание, не зная, что он везёт. С небольшого корабля были сняты почти все пушки, чтобы сделать его ещё легче. Важна была только скорость.

Гонец успел передать послание Саймонову и Мордвинову. А эти старые просоленные морские волки, которые росли как моряки во времена бесконечных дворцовых переворотов и ворвавшихся в Российскую империю поистине европейских интриг. Им не нужно было трижды рассказывать, что небольшое вероломство в войне – это не предательство, а военная хитрость.

Ну а дальше было делом техники. Саймонов под видом глуховатого неумехи никак не мог распознать сигналы с флагмана французов. А до световых, какие вовсю уже не таясь использовали на моих кораблях, они пока не додумались. Ну, действительно, что там эти варвары могут придумать, которые в своей луже Балтийском море могут трепыхаться, могут придумать? Собственно, я никогда и не разубеждал никого в обратном. Французы презрительно скривились. Испанцы тоже губы поджали. Их драгоценные союзники не предупредили о замышляемом предательстве. Скорее всего, немногочисленным испанцам приготовили ту же участь, что и нам. Ну, не делиться же с ними, в конце концов. Они же с французами американским золотом не делились. Саймонову, к слову, всё же пришлось вступить в бой. Деваться было некуда. Мы потеряли восемь кораблей, совершенно невосполнимая в плане людских ресурсов потеря.

Подстроить так, словно в испанский корабль прилетела бомбарда с французского корабля было не сложно. Как и провести обратный манёвр. Саймонов успел отвести остатки наших кораблей из зоны боевого столкновения и теперь все с удивлением наблюдали, с каким остервенением недавние союзники рвут друг друга на части. Четырем фрегатам французов, включая флагман, и одному кораблю испанцев удалось вырваться. Остатки добил Саймонов, забыв про такие вредные понятия, как милосердия, своими глазами увидев, что готовили ему.

Три корабля французов на рифы загнал Елисеев, молодой капитан, вначале ослушавшийся приказа под напором весьма энергичных дам, но теперь тоже стоящий в переднем ряду, чтобы получить свою заслуженную награду. Своим манёвром он освободил Мордвинова, оставленного в тени именно для это цели.

Когда остатки английской армады вырвались в океан, им на перерез устремился Кондратьев, к которому присоединился Мордвинов. Адмирал Кэмпебел, только что вырвавшийся из тяжелого боя, хотел немного отдохнуть и снова ринуться к Алмазному, потому что половину флота он все же сохранил, и вполне мог попробовать повторить попытку. Он не сразу понял, что тот десяток кораблей, который держался от его эскадры на определенном расстоянии, тем не менее, задают ему определённое направление. А когда понял, было поздно.

Идею морских мин знали уже давно, и лишь недавно оружейники из мастерских Тулы смогли получить нечто реально работающее и страшное. Как показала практика, химики Эйлера очень любят что-то взрывать. И иногда при этом получаются удивительные вещи. Тот корабль, который несся как птица на всех парусах, привезший письма государя о предстоящем предательстве французов, привёз ещё и мины. И работу этих мин английский флот имел честь проверить на себе.

Вырвались двенадцать кораблей. Пять из них взяли на абордаж. Но и остальные не дошли до родных доков. Ван Вен прекрасно поработал в Португалии. Просто прекрасно. Он даже не подумал обращаться к правительству и королю. Он использовал тактику Груздева и Ломова. В итоге порты заполыхали. Там сгорели жалкие остатки английского флота, склады, включая артиллерийские, и Кэмпебелу просто некуда было пристать, чтобы перевести дух перед последним рывком. А потом его встретил наш Северный флот, ради них покинувший Балтику. Ну, там в это время было не безопасно, там Георг Шведский с упоением громил датчан, под предлогом возвращения трона законному королю, которого я дяде с бантиком на шее передал. И уже даже ежам стало понятно, что англичане на помощь не придут.

Это была моя вендетта. И она была полностью исполнена. Английский флот перестал существовать в том виде, в каком он был так опасен для меня. А то, что при этом пострадали французы и испанцы – ну, это всего лишь приятный бонус. К тому же я красиво упаковал записку франков и отправил её Испанцу с потекшими от моих слюней чернилами в обвинении Испании. Да, я обвинил Испанию в нарушении договоренностей, сговоре с Францией и гибели трех моих боевых кораблей. Хотел все предъявить, но меня Турок удержал, потому что в этом случае получалось, что мы не пострадали от англичан. А это было немного неправильно. Сейчас же я вовсю бодался с Испанией за некоторые её колонии, которые требовал в качестве компенсации ущерба. И, разумеется, никакой помощи моими людьми в бунтующих провинциях. У меня же доказательство есть – письмо, написанное королём Испании, в котором прямо написано,